Проводник смерти

Перед тем, как выйти из подъезда на улицу, он снял с рук тонкие кожаные перчатки и снова надел их, стоя на крыльце. Это дало ему время еще раз осмотреться. До него вдруг дошло, что не стоило, пожалуй, приезжать сюда в форме, сверкая пуговицами и нашивками на весь квартал. «А, чего там, — благодушно подумал капитан, легко сбегая с крыльца. — Что я, не русский, что ли? А русский человек во все времена был крепок задним умом. Да и нет никого, середина рабочего дня все-таки. И потом, кто обратит внимание на мента? Мент — это человек без лица, вместо лица у мента погоны со знаками различия. Девять свидетелей из десяти не узнают меня, даже если я лично буду проводить допрос. А я их допрашивать не буду, мое отделение во-о-он где…»

От его раздражения не осталось и следа. Опасность, которую представлял для него Муха, была ликвидирована в зародыше. А Вареный… Ну что ж, придется постараться и сделать так, чтобы капитан Нагаев стал ему нужнее, чем вся его банда стриженых кретинов. Это будет хлопотно, но не слишком капитан уголовного розыска Нагаев не чета этим недоумкам. А то, что Вареный держит его в черном теле, так это в порядке вещей. На новом месте всегда приходится трудно, зато здесь есть, ради чего стараться. Сколько можно работать за «спасибо»? Любой труд — это торговля собой, своей жизнью в рассрочку, и разве продавец не вправе запрашивать за уникальный товар приличную цену?

Размышляя подобным образом, капитан Нагаев отпер дверцу своей машины и с солидной неторопливостью, присущей ему как представителю власти, по частям вдвинулся за руль. Усевшись, он привычно подергал рычажок регулировки сиденья, которое и так было отодвинуто назад до упора, разочарованно выругался, запустил двигатель и вырулил со двора.

Огибавшая микрорайон плавным полукругом улица в это время дня была почти пуста — конечно, по московским меркам, — и капитан позволил себе расслабиться. Процесс езды на автомобиле всегда доставлял Нагаеву удовольствие, особенно в те нечастые моменты, когда можно было, как сейчас, расслабленно сидеть в мягком кресле, слегка пошевеливая податливый руль, и мчаться вперед, включив какую-нибудь легкую музыку и думая о своем. Никто не подрезал его ни справа, ни слева, никто не болтался впереди на дребезжащем, готовом вот-вот рассыпаться прямо на ходу «запорожце». В зеркале заднего вида не было видно ничего особенного, если не считать дышащей на ладан «ауди» жуткого салатового цвета, медленно, но верно нагонявшей машину капитана.

Нагаев закурил и перестал обращать на «ауди» внимание — слава богу, он давно уже вышел из того возраста, когда игра в догонялки могла вдохновить его да опасные глупости. Пусть едет, если так торопится. Поэтому, когда тупой нос ржавой иномарки появился в поле его зрения слева, Нагаев даже не посмотрел в ту сторону — он был выше этого.

Сидевший на переднем сиденье «ауди» Кабан протяну руку назад и коротко сказал:

— Дай.

На заднем сиденье зашевелились, кряхтя и беззлобно матерясь, что-то коротко лязгнуло, и кто-то вложил в протянутую руку Кабана прохладное, цевье автомата. Кабан с трудом протащил длинный «Калашников» на переднее сиденье и, поставив его торчком, с лязгом передернул затвор. На заднем сиденье сделали то же самое. Держа автомат в левой руке, Кабан принялся вертеть ручку стеклоподъемника, опуская забрызганное стекло.

«Ауди» поравнялась с золотисто-коричневой «десяткой» Нагаева. Кабан положил ствол автомата на раму окна. Нагаев сидел в полуметре от него за рулем своей машины и смотрел прямо перед собой, не замечая нависшей над ним опасности.

— Вот фраер, — сказали на заднем сиденье. — Хоть бы голову повернул. Капитанишка, а повадки, как у маршала. Гордый, бля!

— Гордый, — согласился Кабан. — А ну, посигналь ему!

Белый кивнул и дважды нажал на кнопку звукового сигнала. Клаксон издал прерывистый хриплый вскрик, и Нагаев повернул голову.

Кабан выждал ровно столько, сколько потребовалось, чтобы до капитана дошел весь ужас и безнадежность его положения, и нажал на спусковой крючок автомата в тот самый миг, когда у Нагаева широко и испуганно распахнулись глаза. «Калашников» яростно забился у него в руках, разбрасывая по всему салону горячие гильзы, на заднем сиденье загрохотал второй автомат. Пули ударили в сверкающий борт, коверкая тонкую жесть и превращая новенькую машину в груду рваного металла. Выбитые стекла брызнули во все стороны, а чудом уцелевший лобовик мгновенно сделался из прозрачного мутно-красным.

«Десятка» пьяно вильнула, повторяя движение тяжело завалившегося на бок капитана, и по пологой смертоносной дуге ушла вправо. Белый притормозил и держался рядом с ней до тех пор, пока она, проломив ограждение, не врезалась в опору троллейбусной сети. Автоматы продолжали грохотать до тех пор, пока в рожках не кончились патроны.

Повинуясь нетерпеливому жесту Кабана, Белый затормозил. В наступившей тишине послышался отчетливый плеск. Поблизости от расстрелянной машины нечем было дышать от паров бензина, под задними колесами «десятки» уже собралась изрядная лужа, становившаяся все больше.

— Белый, — позвал Кабан, отлепляя от нижней губы тлеющий окурок, — ты знаешь, зачем инквизиторы ведьм и колдунов жгли на кострах, а не вешали, скажем?

— Для острастки, наверное, — нервно озираясь, ответил Белый. — Чтоб другим неповадно было.

— Ни хрена подобного, — ответил Кабан и сделал короткую жадную затяжку. — Они считали, что огонь очищает. По-ихнему выходило, что жареный грешник — это уже и не грешник вовсе, а, наоборот, праведник. Спалили тебя, и ты, считай, уже в раю. Круто, да? Вруби-ка передачу и трогай, только потихоньку.

Белый побледнел, сделавшись по-настоящему белым, выжал сцепление и воткнул первую передачу.

Грязная салатовая «ауди» медленно покатилась вперед.

Кабан еще раз затянулся своим окурком и выбросил его в окно, целясь в бензиновую лужу. Окурок ударился об асфальт сантиметрах в двадцати от растущего мокрого пятна, подпрыгнул и замер. Высунувшийся из окна почти по пояс Кабан открыл рот, чтобы выругаться, но тут вдоль дороги потянуло ветерком, окурок неуверенно качнулся и, набирая скорость, покатился прямо в лужу.

— Ходу! — крикнул Кабан, падая на сиденье, и в это же мгновение бензин вспыхнул.

Чадные языки пламени взметнулись к небу, почти совсем заслонив изуродованный автомобиль. Через несколько секунд простреленный бензобак взорвался с глухим кашляющим звуком, и «десятка» мгновенно превратилась в дымный костер.

— Теперь наш мент точно попадет на небо, — сказал Кабан, поднимая стекло. — Будет там ангелам штрафы выписывать за нарушение правил полетов и не правильный переход облаков.

На заднем сиденье неуверенно заржали, а Белый сумел лишь выдавить из себя бледную тень улыбки.

— Ну, чего скисли? — спросил Кабан. — В штаны наложили, бойцы? Ничего, через полчаса в кабаке сидеть будем. Бабок — во! — он хлопнул себя по туго набитому внутреннему карману кожанки, — немеряно.

Вон туда давай, направо, в тот проезд. Пора избавляться от этого корыта, а то оно такое зеленое, что у меня скулы сводит.

— Да, — подтвердили сзади, — машина, конечно, заметная.

— Да оно, пожалуй, и хорошо, — сказал Кабан. — Пусть ищут эту жабу. Другой такой уродины, наверное, во всей Москве нету, так что найдут быстро. Хоть какая-то радость мусорюгам. Вот здесь останови.

Белый уже и сам увидел припаркованный у обочины джип. Номера на джипе были незнакомые — не то фальшивые, не то попросту снятые с какого-то другого автомобиля. Кабан отсоединил от автомата пустой магазин и передал оружие на заднее сиденье. Там оба автомата сложили в спортивную сумку. Гильзы, которыми был густо засыпан весь салон, собирать никто не стал.

Четверо плечистых парней в кожаных куртках выбрались из провонявшего табаком и соляркой нутра зеленой развалюхи и неторопливо пошли к джипу, игнорируя испуганные взгляды прохожих. Из расстегнутой спортивной сумки, которую нес один из них, нагло высовывался ствол автомата. Кабан очень любил такие моменты. Ему нравилась трусливая ненависть, сквозившая во взглядах встречных пешеходов, а еще больше он любил наблюдать, как отворачиваются при приближении его бригады постовые менты, принимаясь с озабоченным видом разглядывать небо, как будто в ближайшее время можно было ожидать воздушного налета. Ощущение вседозволенности и безнаказанности вызывало у него эйфорию, по сравнению с которой производимый кокаином эффект казался сущей ерундой и забавой для младших школьников. Это была сила, это была, черт возьми, власть, и другой жизни Кабан не хотел ни за какие деньги. Ну, может быть, потом, когда в дверь постучится старость…