Страница 71 из 89
- Вернемся к нашей теме, — оборвала девушка.
- Хорошо. Но вы еще не называли суммы. Итак, во сколько же вы, милая, оцениваете вашу бессмертную душу?
Писательница назвала цифру невероятную.
- Но это не всё. Еще я хочу мировую славу.
- Ничего себе, — присвистнул господин в маске. — Хороший корабль или самолет стоит меньше.
- Ничем не запятнанная до сих пор. Довольно смелая. А главное, крепкая. Смотрите: били и рвали все кому не лень, а она держится. Железная! — набивала девушка цену своей невидимой, неосязаемой душе. — А вам, при вашем несметном богатстве, жадничать не к лицу, — у нее быстро пробились ухватки рыночной торговки.
Купец молчал.
- Ну хотите, — она едва сдержалась, чтобы не схватить его умоляюще за руки, — хотите, я вам продам и свой талант? За ту же цену.
- Талант ты продать не можешь, потому что он не принадлежит тебе.
- А кому же?
- Тому, о Ком я не смею поминать. Хватит об этом. Скажи лучше, зачем тебе такие деньги. Если цель мне понравится, мы еще потолкуем. Мне случалось торговаться с разными, — вдруг разоткровенничался господин в маске. — Одним деньги нужны были на шикарную машину, другим — на операцию больному ребенку. Забавно всех наблюдать.
- Чтобы люди уважали меня, считали за человека. Что я собою представляю, никого не интересует. Всё только деньгами мерится. Чтобы мать не стыдилась меня, не прятала глаза при встрече со знакомыми, оттого что ее дочь неудачница и ничтожество.
- Если вас в грош не ставят, вы для этих людей останетесь неудачницей при любых достижениях. Неудачница с мировым именем. Ничтожество с миллионами денег. Ладно, балуюсь я на досуге одним экспериментом. Собираю людские эмоции… В общем, вожусь с ними, как с сортовыми цветами. Интересные. За половину этой суммы я бы приобрел у вас какое-то чувство. Лучше любовь. Признаться, я их обожаю, это такие редкие розочки, каждая индивидуальна, и прекраснее ничего нет. Правда, попадаются и фальшивые, которые быстро вянут. А бывают сокровища.
- Любовь никак нельзя. Она во мне мертва. Убита. Ее убили. Она долго еще жила под выстрелами, а потом все же умерла.
- Жаль. Видно, хороша была.
- Я продам вам свой страх, — решила девушка. — Забавный цветок. Во мне, быть может, все убито, кроме страха.
- Чудесно, — захохотал купец. — И вам двойная выгода: без страха легче жить.
- Нет. Без страха легче умирать.
Тут комната озарилась горячим сиянием.
- Уже ухожу! Не трогайте меня, — завопил господин в маске, бросаясь к балконной двери, точно уличенный любовник.
Ангел взял девушку на руки, бережно обнял.
- Слава Богу, успел! — крикнул он, запыхавшись. — Летаю как угорелый. Сегодня восемнадцать вызовов…
- Простите меня, — плакала она. — Простит ли меня Бог когда-нибудь?
Маленький серебряный крестик жег ей грудь.
- Бедная моя маленькая чистая душа, обессилевшая в схватке с миром. Простит, конечно. Он добрый. А согрешить ты, к счастью, не успела. Еще бы секунда… Бог знает твою беду, и я знаю. Не плачь. Я помогу исполниться твоей мечте и подарю тебе покой, свободу от боли и унижения. Завтра у тебя выйдет большая книга. Посмертно. Ты скажешь людям всё, что сказать хотела. Тебя будут чтить. Твоя могила никогда не будет без цветов. А душа твоя пусть лучше принадлежит Богу.
Молитва о России
1. СВЕРШИЛОСЬ
Поезд стоял на пустом, оглохшем полустанке. В вагоне было темно, только невнятные, тусклые, будто грязные отсветы дергались на полу — где-то за окном весенний ветер раскачивал фонарь. Ночь перевалила за середину. Хоть бы подольше не наступало утро. В ночи кажется легче, хоть на миг можно всё принять за сон, дурное видение — подлость людскую, обман и предательство тех, кому верил, и даже собственную беспомощность.
Николай уронил голову на руки и замер, прислушиваясь к тягучей тишине. Свершилось.
Не страх, не стыд, а многолетней давности воспоминание бередило душу. Как молодым ошеломлен был выпавшей ему участью, потерян: ну как этою махиной норовистой управлять? — сгоряча даже клял свое старшинство, зная, что брат рассудительней и жестче, и не имеет его смирения и привычки каждому верить. Тогда бы Ники без спора, без раздора уступил престол. Одно дело — Россию молодую и сильную передать в более хваткие, крепкие руки. И совсем иное — бросить ее сейчас, полусумасшедшую, озлобленную, как городская кликуша, обескровленную долгой войной.
Казалось, будто гонит по бездорожью ретивых, мятущихся коней, подчас неуправляемых. Свершилось — на двадцать третьем году правления забесившиеся кони сбросили ямщика. И теперь трудней всего — подняться. С разбитой судьбою, с переломленным хребтом. Подняться и суметь уберечь своих детей.
Некстати вспомнилось — самодовольство, промелькнувшее вчера в вежливой полуулыбке Рузского, недобро, насмешливо блеснули темные, с змеиным прищуром глаза. Один из тех, кто на себя взял смелость говорить от имени России и за нее решать, что для нее лучше и правильней. А сколько таких набежало и еще набежит. Как стервятников на поле битвы.
А впрочем, Бог с ним. Мысли переметнулись в Царское, Николая терзала тревога за Аликс и детей. Внезапный страх: только бы возненавидевшие царя не тронули Наследника. «Господи, отведи» — одними губами прошептал Николай. Но сам не мог поверить, что кому-то достанет злобы отыграться на двенадцатилетнем мальчике. Не вовсе ведь нелюди. Говорят, даже звери лесные детей не трогают.
Господи, как стыдно, как больно поглядеть будет завтра в глаза Алексею. Его ведь царство, его будущее пришлось отдать.
Думая о родных, чуть успокоился, они ближе и насущней, чем судьба державы. Перекрестился тихонько и стал молить Бога за дочерей и сына, за супругу. И за страну свою, лежащую в злобе и руинах в мглистом сумраке близящегося рассвета.
Ночь просветлела, из рваных туч выбился месяц. Поезд рыкнул, дернулся и стал набирать ход.
Огонь присмирел, золотым зверем ласкаясь к вогнутым прутьям старинной каминной решетки. Он вмиг сглодал хрупкие бумажные листочки и знал, что сейчас получит еще добычу.
Женщина, разбиравшая письма, чутко вздрагивала на каждый шорох за дверью большой залы. Болели глаза, изнуренные бессонницей, но Аликс продолжала вчитываться в далекие, бесконечно дорогие строчки. Рукою гладила, как будто живое создание, к лицу подносила письма, прежде чем бросить в пасть огня. И они пахли не ветхой бумагой, не чернилами, не пылью многолетних ларцов, — прошлым пахли. Теплом родных рук.
Без единой слезинки жгла. Только унять бы дрожь в слабеющих ладонях.
Аликс оступилась на крутой лестнице. Вечер бросал в окна гомон, крики и брань. Солдаты подняли мятеж, и толпа бесновалась уже у самых ворот, хмельная не от вина, а от злобы.
Государыня вышла к ним, на ходу запахивая пальто поверх белой формы сестры милосердия. Мария догнала мать около двери:
- Я пойду с тобой.
Девочка не призналась, что ей боязно, что больше всего на свете хочется сейчас, как в детстве, когда примерещится что-нибудь в темноте, забраться с головой под большое одеяло, прошептать молитву, свернуться калачиком и не слышать надвигающегося рева толпы и резкого хищного оружейного треска.
Лютая стужа окатила их, чуть успокоила, прояснила мысли. «Бог не оставит нас, дочка» — прошептала Александра и рассеянным, торопливым жестом погладила Марию по голове.
Она подходила к солдатам дворцового караула, благодарила за верность и просила не провоцировать побоища. Люди, которых знала она столько лет, секунду назад готовые уйти не оборачиваясь, замешаться во враждебную толпу, прятали взгляд.
Только тонкая кованая решетка ограды отделяла ее от восставшего народа, и вдруг Аликс показалась себе пойманной как зверь в западню за эти чеканные прутья. Она совсем не различала лиц в наступившей мгле, как черная волна колыхалась, и из многоголосья до сознания долетали обрывки.