Эванджелина

Было в разгаре веселье, когда внезапно стемнело И в тишине, озаряя равнину серебряным светом, Месяц взошел и звезды зажглись. Но светлее сияли В свете домашних огней улыбки за дружеским пиром. Сидя в возглавье стола, щедро пастух добродушный Сердце друзьям изливал и вино разливал не скупее. Сладким набив табаком нэкитошским любимую трубку, Он задымил и к гостям обратился с такими словами: «С добрым прибытьем, друзья! Окончились ваши скитанья. Может быть, новый ваш дом окажется лучше, чем прежний! Нету здесь лютой зимы, что кровь леденит и морозит; Нет каменистой земли, приводящей пахаря в ярость; Как под килем вода, здесь податлива почва под плугом. Круглый год апельсинные рощи цветут, а трава вырастает За ночь выше у нас, чем за все канадское лето Здесь стада полудикие вольно средь прерий пасутся; Здесь для каждого вдоволь земли и лесов в преизбытке: Были бы руки, топор — так будет и дом деревянный. Если же выстроен дом и желтеют созревшие нивы, То никакой вас английский король не изгонит отсюда, Не украдет ваших стад, не спалит жилищ и амбаров!» Тут, пустив из ноздрей свирепое облако дыма, Грохнул он по столу своим кулаком заскорузлым, Так что вздрогнули гости, а Фелициан преподобный Не донеся понюшку до носа, застыл удивленно. Но успокоился храбрый Базиль и шутливо закончил: «Только, друзья, берегитесь гуляющей здесь лихорадки! Это не то что наша простудная хворь, от которой Вылечишься, паука в скорлупке привесив на шею!» Тут голоса донеслись от дверей и шаги застучали На деревянных ступенях крыльца и открытой веранде. Это креолы пришли и акадские переселенцы — Все соседи Базиля, которых созвал он в тот вечер. Радостной встреча была земляков и приятелей старых. Даже и те, что досель чужаками считали друг друга, Встретясь в изгнании, сразу себя ощутили друзьями, Объединенными узами общей далекой отчизны. Но долетевшие к ним из-за перегородки напевы Скрипки Мишеля, задорные звуки знакомых мелодий Все разговоры прервали. Как дети, мгновенно увлекшись, Дружно они отдались стихии кипучего танца, В вихре головокружительном мчась, и кружась, и качаясь, В водовороте веселья, в плеске мелькающих платьев... В это время пастух и священник, усевшись в сторонке, Речь завели о прошедшем, о нынешнем и о грядущем. Эванджелина стояла в оцепенении. Память В ней пробудилась, как будто с музыкой скрипки нахлынул В душу ей гул океана — и невыразимой печалью Всю переполнил; и в сад незаметно она ускользнула. Ночь была чудной. Над черной стеною дремучего леса, Кромку его серебря, поднималась луна. Трепетали Блики дрожащего света на ряби реки полусонной, — Словно мечты о любви в одиноком тоскующем сердце. Души ночных цветов изливали вокруг ароматы, Чистые эти мольбы и признанья. И ночь проходила, Как молчаливый монах, своею стезей неуклонной. Так же и сердце девушки полнилось благоуханьем, Так же его тяготили тени и росы ночные. Лунный магический свет томил ее — и сквозь ворота, Мимо огромных и смутных дубов, стороживших дорогу, Вышла она на границу бескрайних таинственных прерий. Тихо лежали они, облитые лунным мерцаньем, И светляков мириады сверкали средь трав полуночных. Над головой ее звезды, как искры божественных истин, Миру светили, но мир перестал чудеса! удивляться, — Разве когда в небесах ослепительно вспыхнет комета, Словно рука, что огнем на стене начертала: «Упарсин». Так одиноко, меж звездами и светляками, бродила Девушка и восклицала: «О Габриэль! О любимый! Ты так близко — когда же тебя наконец я увижу? Ты так близко! — когда ж наконец я услышу твой голос? Ах, сколько раз твои ноги по этой тропе проходили! Ах, сколько раз твои очи глядели на эти деревья! Ах, сколько раз, возвращаясь с работы, средь этой дубравы Ты ложился в траву и меня представлял в своих грезах! Скоро ль смогу я увидеть тебя и обнять, мой любимый?» Вдруг возле самой тропинки жалобный крик козодоя, Словно лютня лесная, послышался — и за опушкой Вновь повторился — все дальше и дальше — и смолк среди чащи. «Жди! — прошептал ей дуб, как оракул из темного грота, И, дальним эхом вздохнув, откликнулись прерии: «Завтра!» Утро пришло; и цветы омыли своими слезами Светлые солнца ступни и кудри его умастили Чистым своим благовоньем из маленьких чашек хрустальных. «В добрый час! — промолвил священник с крыльца. — Возвращайтесь С блудным сыном измученным и с неразумной невестой, Что, заснув, пропустила приход жениха. До свиданья!» «До свиданья!» — ответила девушка и, улыбаясь, Вместе с Базилем сошла к уже поджидавшей их лодке. Так с лучезарного утра надежд началась их дорога, Их погоня за тем, кто вперед уносился, гонимый Яростным ветром Судьбы, как увядший листок над равниной. День и другой миновал, и не скоро еще удалось им След беглеца разыскать средь озер, и лесов, и потоков; Много дней миновало, но лишь ненадежные слухи, Словно шаткие вехи, вели их по дикому краю. И наконец в испанском селенье Адайес, в таверне, Путникам изнеможенным поведал радушный хозяин, Что накануне в компании всадников, с проводниками Выступил в путь Габриэль и умчался дорогою прерий.

IV

Есть далеко на западе край, где могучие горы К небу вздымают, сверкая, свои снеговые вершины. Там, по глубоким ущельям, сквозь узкие в скалах разрывы, Где проезжают с трудом фургоны переселенцев, К западу воды струят Орегон, Волливей и Овайхи; А на восток, меж хребтов Уинд-Ривер, извилистым руслом Через долину Суитуотер стремительно мчится Небраска. К югу, по склону вулканов, с отрогов Сьерра-Невады, Камни с песком волоча, обвеваемы ветром пустыни, Вниз к океану несутся бесчисленные потоки, Словно гудящие струны огромной немолкнущей арфы. Между этими реками — области девственных прерий, Буйные волны травы, игралище света и тени, С яркими купами роз, с кустами пурпурной аморфы. Лоси, бизоны, косули пасутся на этих просторах, Волки блуждают и табуны одичалых мустангов, Ветры усталые бродят, гуляют степные пожары; Там племена кочуют отважных детей Измаила, Землю кровью пятная, и над тропой их военной Плавает в небе кругами стервятник, взбираясь все выше, — Словно неистовый дух вождя, убитого в битве, Нехотя к небу восходит ввысь по незримым ступеням. Тут и там курятся дымки их воинственных станов; Тут и там поднимаются рощицы пышной каймою Вдоль речных берегов; и медведь, молчаливый отшельник, Там по откосу сползает, ища себе сладких кореньев. И надо всем этим небо, прозрачное, ясное небо, Словно хранящая длань господня, навечно простерто.