Эванджелина

Тут они поднялись и снова пустились в дорогу. Тихо вечер подкрался. Солнце, спустившись на запад, Как чародей, золотым своим жезлом коснулось пейзажа. Зыбкий поднялся туман; небо, вода и деревья Вспыхнули разом и в общем сиянье слились и смешались. Как серебристое облако, между двумя небесами Лодка плыла, погружая весла в лучистую влагу. Невыразимой отрадой наполнило Эванджелину; Сердца заветные струи под обаяньем волшебным Светом любви засияли, как волны и воздух заката. Тут из прибрежной заводи маленький дрозд-пересмешник, Самый шальной из певцов, качаясь на ветке ракиты, Вдруг разразился таким неистовым бредом мелодий, Что, казалось, и небо, и лес, и вода замолчали. Грустные трели сперва доносились — и вдруг, обезумев, Словно помчались вдогонку за бешеным танцем вакханок. И одинокие жалобы в воздухе вновь прозвучали, Смолкли, и сразу — раскаты такого гремучего смеха, Будто после грозы ветер с верхушек деревьев Стряхивает, налетая, осыпь хрустального ливня. Неизъяснимо взволнованы этой прелюдией бурной, Медленно вплыли они в устье Тэш и сквозь воздух янтарный Вскоре увидели узкий дымок над вершинами леса, Знак долгожданный жилья, и в той стороне услыхали Близкие звуки рожка, мычанье коровьего стада.

III

Возле реки, под сенью дубов, оплетенных узором Мха серебристого и колдовскими цветками омелы, Той, что друиды срезают на святки ножом ритуальным, Уединенно стоял бревенчатый дом скотовода. Срублен и слажен он был из ровных стволов кипариса, Слажен красиво и крепко; и вкруг его пышно разросся Благоухающий сад, наполненный вешним цветеньем. Розы и виноград обвивали большую веранду На деревянных изящных столбах, под тенистою крышей. Где, пролетая, жужжала пчела и мелькали колибри. Неподалеку от дома стояли в саду голубятни, Эти приюты любви, с ее беспрерывною сменой То воркованья и неги, то пылкого единоборства. Всюду была тишина. Еще золотилось над лесом Позднее солнце, но дом уже скрыло прозрачною тенью. Дым из каминной трубы поднимался столбом сизоватым И в вечереющем воздухе медленно, нехотя таял. С той стороны из садовых ворот выбегала тропинка И сквозь дубравы зеленые вдаль уводила, в просторы Прерий бескрайних, где в море цветов тихо солнце садилось. Там, где встречались леса с прибоем цветущих прерий, На жеребце темногривом, в испанском седле с катауром Дюжий пастух восседал, загорелый и широколицый. Он был в куртке и крагах из кожи оленьей. Глядели Зорко вокруг, по-хозяйски, глаза его из-под сомбреро. Неисчислимое стадо коров и быков безмятежно В сочных травах паслось, вдыхая прохладу тумана, Что поднимался с реки и вокруг расползался по лугу. Поднял пастух не спеша рожок на ремне и, всей грудью Воздух набрав, протрубил. Далеко, и протяжно, и звучно Эхо сигнал разнесло по влажной вечерней равнине. Разом множество белых рогов поднялось над травою, Словно вскипели бурунами волны враждебного моря, Замерли, поколебавшись, — и с ревом помчались все вместе В прерии, сделавшись вскоре лишь облаком на горизонте. К дому пастух повернулся, и вдруг за воротами сада Он увидел священника с девушкой, шедших навстречу; Спрыгнул с коня — и бросился к ним, изумленно воскликнув, С бурным восторгом старым друзьям раскрывая объятья. Тут они в пастухе кузнеца Базиля узнали. Радостно встретил гостей он и в сад их повел. Там, в беседке, Розами пышно увитой, пустились они в разговоры, Спрашивая, отвечая, перебивая друг друга, То улыбаясь, то плача, то погружаясь в раздумья. Между тем Габриэль все не шел; и сомненье закралось В душу девушки. Сам же Базиль, заметно смущенный, Задал вопрос, помолчав: «Плывя через Ачафалайю, Разве не встретили вы челнок моего Габриэля?» Эванджелина при этих словах словно вся потемнела, Брызнули слезы из глаз, из груди ее вырвался возглас: «Как?! Он уехал?» Припала к плечу кузнеца, и все горе, Что накопилось в душе, излилось в рыданьях и стонах. Добрый Базиль постарался ответить как можно беспечней: «Не огорчайся, дитя! Он только сегодня уехал. Эх, дурачина! Оставил меня одного с моим стадом. Очень уж сделался он беспокоен в последнее время, Стало ему невтерпеж это тихое существованье. Думая все о тебе, беспрестанно томясь и тоскуя, Не говоря ни о чем, кроме вашей несчастной разлуки, Он до того надоел и наскучил и юным и старым, Даже и мне, что в конце концов я надумал отправить Парня в Адайес, чтоб мулов помог там сменять у испанцев. После по тропам индейским он двинется в горы, на запад, Мех добывая в лесах и бобров промышляя по рекам. Не унывай же, дитя! Мы влюбленного скоро догоним. Против теченья плывет, бежит от судьбы непреложной. Встанем завтра с алым рассветом и пустимся следом, Чтобы настичь беглеца и в нежную ввергнуть неволю». Тут от реки донеслись смех и шум, и тотчас показался Старый Мишель-музыкант на руках у приплывших акадцев. Здесь, под крышей Базиля давно он, как бог на Олимпе, Жил без скорбей и забот, одаряя лишь музыкой смертных. «Слава Мишелю! Ура веселому сердцу!» — кричали Люди, с триумфом неся музыканта. Отец преподобный С Эванджелиной пошли им навстречу, усердно и пылко Старого друга приветствуя и вспоминая былое. А восхищенный Базиль, узрев земляков и соседей, Руки жал, хохотал, и мамаш обнимая и дочек. Переселенцы меж тем не могли надивиться богатству Бывшего их кузнеца, угодьям, скоту и хозяйству, Важному виду его, рассказам о климате, почве И о степях, где пасутся на воле стада без хозяев. Каждый думал в душе, что и он обустроится так же. Вот они поднялись по ступеням и через веранду В дом вошли, где уж в столовой давно дожидался Ужин Базиля. Уселись, и тут началось пированье.