Эванджелина

Злое известье меж тем разнеслось по деревне, и всюду Плакали жены и дети и горем делились друг с другом. Долго стояла Эванджелина у двери отцовой, Правой рукой заслоняя глаза от закатного солнца, Что, уходя, заливало деревню таинственным светом И золотило крестьянские крыши и в окнах пылало. В доме застелен был стол белоснежною скатертью длинной, А на столе — белый хлеб и в мисках мед ароматный, Пиво в кувшинах и ломти овечьего свежего сыра; Старого фермера кресло на месте почетном стояло. Долго ждала Эванджелина; уж тени деревьев Длинными полосами легли над росистой долиной. Ах! тяжелей были тени, что сердце ее омрачали; Но над полями души ее веяло благоуханье Чистое: кротость, любовь, надежда и долготерпенье. Вот, позабыв о себе, она поспешила в деревню, Чтобы хоть взглядом, хоть словом ободрить горюющих женщин — В час, когда усталость детей и заботы хозяйства Их торопили домой по стемневшим полям возвращаться. Вот и солнце зашло, сокрыв золотым покрывалом Светлый свой лик, — как пророк, сошедший с вершины Синайской. Этой порою у церкви бродила Эванджелина В сумерках. Все было тихо. Напрасно она ожидала Возле дверей и окон, слушая и замирая. И, не сдержась, «Габриэль!» — она позвала. Но молчали Мертвых склепы, и склеп, заключивший живых, был беззвучен. Вот возвратилась она к опустевшему дому отцову. Тлел огонь в очаге, на столе ждал нетронутый ужин. Призраки страха бродили средь необитаемых комнат. Грустно ее шаги прозвучали по лестнице темной. В спальню вошла. Слышно было, как дождь безутешный Громко шуршал за окном в увядшей листве сикоморы. Молния вспыхнула вдруг, и грохот раскатистый грома Ей подтвердил, что над миром есть судия правосудный. О справедливости неба ей вспомнилось, и отлетела Скорбь от сердца, и мирно до света она продремала.

V

Солнце четырежды круг свой прошло; и вот наступило Пятое утро, и бодро петух прогорланил над фермой. Вскоре по нивам желтеющим длинной унылой чредою С ферм окрестных и с хуторов к побережью морскому Жены акадские двинулись, скарб свой везя на телегах И на родные жилища назад озираясь, доколе Их не скрыли совсем холмы и извивы дороги. Рядом дети бежали и звонко волов понукали, Схваченную второпях в руке зажимая игрушку. К устью реки Гасперо собирались они; там у моря Груды крестьянских пожитков лежали кругом в беспорядке. Целый день между берегом и кораблями сновали Лодки, и целый день из деревни ходили телеги. К вечеру ближе, когда уже солнце клонилось к закату, Громко от церкви донесся рокочущий звук барабанов. Все толпой устремились туда. Вдруг церковные двери Распахнулись, и вышла охрана, а следом, угрюмо, Но спокойно шагая, акадцы плененные вышли. Как пилигримы в тяжелом и долгом пути на чужбине Песни поют, забывая усталость свою и тревоги. Так, распевая, спускались фермеры вниз по дороге К берегу моря под взглядами жен и детей несмышленых. Юноши шли впереди и, слив голоса воедино, Пели торжественный гимн католических миссионеров: «Кроткое сердце Христово! Неистощимый источник! Дай нам терпенья и наши сердца укрепи своей верой!» А старики, проходя, и женщины, став у дороги, Вместе священный псалом затянули, и птиц щебетанье Вторило им с поднебесья, как пение душ отлетевших. Молча, спокойно ждала у обочины Эванджелина, Не ослабевшая в скорби, но твердая в час испытаний. Молча ждала, пока средь идущих не разглядела Бледное, мужественное лицо своего Габриэля. Слезы заполнили ей глаза, и, рванувшись навстречу, Руки милому сжала она и, прильнув, прошептала: «О Габриэль! Будь спокоен! Ведь если мы любим друг друга, Верь, ничто нас не сможет сломить, никакие напасти!» Так говорила ему, улыбаясь; и вдруг замолчала, Ибо отца своего увидела в это мгновенье. Боже, как он изменился! Потухли глаза, и румянец Щеки покинул, и поступь стала тяжелой от горя. Но с улыбкой она обвила его шею руками, Нежностью кроткой своей и любовью стараясь утешить. Так они к берегу моря двигались шествием скорбным. Там беспорядок царил, суета и волненье отплытья. Спешно грузились тяжелые шлюпки, и в суматохе Жены теряли мужей, и матери вдруг — слишком поздно! — Замечали, как дети их с берега тянут к ним руки. Так Габриэль и Базиль на разных судах оказались В час, когда Эванджелина с отцом оставались на суше. До половины погрузка еще не дошла, как стемнело, Солнце зашло, и шумливо спешащие волны отлива Вдаль умчались, оставив на берегу обнаженном Мусор моря, влажные водоросли и ракушки. Здесь, за чертою отлива, возле телег и пожитков, Вроде цыганского табора иль войскового бивака _ После боя, под бдительнои стражей англииских конвойных, — Расположились на ночь бездомные семьи акадцев. Вспять отступил океан к провалам своим глубочайшим, Камни катая по дну, рассыпая гремучую гальку, И далеко среди суши оставил он шлюпки матросов. Вот и вечер настал, и с пастбищ стада возвратились; В воздухе сладко повеяло их молока ароматом; Низко и долго мычали они у ворот своей фермы, Тщетно ждали знакомой руки, облегчающей вымя. Тихо было на улицах: ни колокольного звона, Ни огонька из окна, ни кудрявого дыма над крышей.