Эванджелина

IV

Радостно солнце наутро в лучах разлилось над деревней, Радостным блеском сверкнуло над волнами Минасской бухты. Где корабли англичан раскачались под бризом. Жизнь уже пробудилась в Гран-Прэ, и труд многошумный Сотнями рук стучал в золотые ворота рассвета. С ферм соседних и хуторов, со всей сельской округи Шел беспечный народ, принаряженный, словно на праздник. Шутки, приветствия, оклики, радостный смех молодежи В воздухе ярком звенели. С полей и лугов отдаленных По неприметным тропинкам, по следу телеги на дерне Новые группы крестьян подходили, сливаясь друг с другом. Вскоре, задолго до полдня, все звуки работы в деревне Смолкли. Толпою заполнились улицы. Люди сидели Возле дверей на скамейках, смеясь и болтая под солнцем. Стал каждый дом бесплатной харчевней, открытой любому; Ибо у этих простых людей, живущих как братья, Все было общим, и с ближним делиться им было в привычку Но Бенедиктов дом казался гостеприимней Всех остальных: ведь была там хозяйкою Эванджелина; Ласковой речью она привечала, и слаще был вдвое Кубок, который с улыбкою гостю она подносила. Прямо под небом, в саду, еще аромат сохранившем Снятых плодов золотых, раскинулся пир обрученья. Там под навесом в тени сидели — священник почтенный, Честный нотариус, и Бенедикт, и Базиль добродушный. Неподалеку, где яблочный пресс и пчелиные ульи, Расположился Мишель-музыкант, не стареющий сердцем. Быстро водил он смычком, и его поседелые кудри По сторонам разлетались от ветра, и очи сверкали, Словно горящие уголья, если сдунуть с них пепел. Весело пел старик под хриплый мотив своей скрипки «Tous les Bourgeois de Charte»[1] и «La Carillon de Dunkerque»[2], Такт отбивая усердно ногой в башмаке деревянном. Весело, весело вместе старые и молодые — Даже и дети меж ними — в танце задорном кружились Между деревьями сада и вниз, по зеленому склону. Самой прекрасной была там из девушек Эванджелина, Был Габриэль среди юношей самым красивым и статным. Так это утро прошло. Но вот прогремел с колокольни Звучной меди призыв, и бой барабанный разнесся. Вскоре наполнилась церковь мужчинами. Женщины ждали Их во дворе, украшая надгробья для них дорогие Яркой осенней листвой и свежею хвоей из леса. Гордо прошел мимо них отряд корабельной охраны К Двери храма. Ударила резкая дробь барабана, Гулким эхом отпрянув от потолка и оконниц; Смолкла тревожная дробь, и тяжелые двери закрылись; И в тишине ожидали люди, о чем им объявят. Вышел вперед офицер и, став на ступени алтарной, Поднял в руке высоко рескрипт с королевской печатью: «Собраны вы согласно Его Величества воле; Милостив был он и добр; но чем вы ему отплатили — Пусть вам совесть подскажет! Природный мой нрав и характер Не соответствует миссии этой суровой; но должен Выполнить я порученье свое. Вот вам воля монарха: Ваши земли, жилища, равно как и скот всевозможный, Ныне отходят короне, а сами вы подлежите Переселенью в другие края. Да сподобит господь вас Жить там честно и верноподданно, в мире и счастье! Пленными я объявляю вас ныне согласно приказу!» Как в безмятежный полдень летнего солнцестоянья Вдруг разражается буря и с неба свергается страшный Град, побивая посевы крестьян, барабаня по окнам, Застя солнце и с крыши охапки соломы срывая, Скот заставляя мычать и метаться в тесном загоне, — Так на акадцев обрушилось страшное это известье. Оторопели они поначалу, но через мгновенье Шум прокатился по церкви, ропот печали и гнева — Громче и громче — и вдруг все бешено ринулись к двери. Тщетны были попытки прорваться, и взрывы проклятий Храм святой сотрясли, и над морем голов возмущенных Выросла вдруг кузнеца Базиля фигура, как в бурю Мачты обломок, взлетевший на гребень ревущего вала. Побагровев от ярости, громко и дико вскричал он: «Хватит покорствовать злобе! Долой английских тиранов! Смерть солдатне, посягнувшей на наши поля и жилища!» Он продолжал бы еще, но жестокий удар наотмашь Речь кузнеца оборвал и на пол его опрокинул. В самый разгар суматохи и яростного возмущенья Дверь алтаря отворилась и Фелициан преподобный Вышел к толпе прихожан и, важно сойдя по ступеням, Поднял спокойную руку, повелевая умолкнуть Шуму и крикам, и так он к пастве своей обратился — Голосом низким и звучным, мерным торжественным тоном, Словно часов отчетливый бой после звона набата: «Что с вами, дети мои? Или вас обуяло безумье? Сорок лет неустанно трудился я здесь между вами, Словом и делом уча взаимной любви и терпенью! Это ль плоды моих бдений, горячих молитв и усердья? Так ли вы скоро забыли любви христианской уроки? Или хотите вы дом оскорбить милосердного бога Диким буйством и ненавистью сердец распаленных? Се — наш Спаситель распятый на вас терпеливо взирает! Видите, сколько в очах его кротости и состраданья! Слышите, губы его тихо шепчут: «Отец мой, прости им!» Так повторим же молитву его пред лицом нечестивцев, Скажем теперь по примеру Христову: «Отец наш, прости им!» Немногословен был старца укор, но глубоко проник он В души людей и слезы раскаянья вызвал у многих. И покорились они и сказали: «Отец наш, прости им!» Час вечерней службы настал; и затеплились свечи На алтаре, и священника голос звучал вдохновенно, И не одними губами — сердцами ему отзывались Люди, и «Аве Мария» звучало, и с жаркой молитвой Души их ввысь устремлялись, как Илия, к небу всходящий. вернуться

1

«Все граждане Шартра» (фр.).

вернуться

2

«Дюнкеркский перезвон» (фр.).