Страница 5 из 8
– Но в воде может быть что-то такое, что съедает…
– Помолчите. Вы слишком много говорите. Не говорите и не думайте. Только плывите.
– Я не могу не думать. Я думаю беспрерывно…
– Тихо!
Он берет Беллу за руки и тянет на себя. Белла теряет равновесие.
– Оттолкнитесь от дна и работайте ногами. Я вас держу. Не бойтесь. Двигайте ногами, как ластами.
– Что такое ласты?
– Делайте, как я говорю!
Белла повисает на его руках.
– Ну почему вы совсем не двигаетесь, Белла?! Вода вас удержит, только немного помогите ей! Вы идете на дно, как деревянная колода.
Он впервые назвал меня по имени, думает Белла.
– Я никогда не научусь. Оставьте меня.
– Я вас не оставлю.
– Правда?
Он вдруг останавливается и, глядя черными глазами в черную воду, говорит:
– Чего вы от меня хотите, Белла?
Медсестра Аллочка вихрем врывается в кабинет и садится напротив Григорьевны.
– Вы слышали?
– Что? – Григорьевна чувствует себя слабой и будто больной. Григорьевну раздражает Аллочка и этот ее непонятно откуда взявшийся ажиотаж.
– Помните ту сумасшедшую кошатницу, что к нам приходила? Вы еще говорили, что она ваша соседка. Какое-то странное имя – французское или итальянское…
– Венгерское.
– Ну да, венгерское.
– И что? Говори, не интригуй.
Аллочка выдерживает паузу.
– Сделать вам чай, Григоривна? – говорит.
– Алла! Что там случилось?! Что ты знаешь?
– Сегодня утром ее забрали.
– Кто забрал? Куда?
– Ну, в психушку. Мне водитель «скорой» рассказал, а я сразу поняла, что это она.
Григорьевна поднимается и нервно ходит вокруг Аллочки.
– Вряд ли это она. Зачем бы ее забирать?
– Григоривна, здесь сомнений быть не может. Сто процентов наша кошатница. Все как вы и сказали: первый этаж, шестая палата!
Аллочка достает из сумки два пряника, один начинает есть сама, другой дает Григорьевне.
– Возьмите, скушайте, подкрепитесь. Небось еще ничего не ели, правда?
– Алла, расскажи все, что ты знаешь.
– Да что тут рассказывать. Разгуливала по улице в чем мать родила!
– Что?
– Да-да. Голая, совсем голая ходила по вашей Петропавловской в сопровождении двух десятков бездомных псов и котов. То еще зрелище! Двоих санитаров псы покусали – защищали свою хозяйку. Такой был страшный шум, что даже сигнализация на машинах сработала.
– Этого не может быть, Алла…
– Ну да, не может… Я вам говорила: баба без секса дуреет.
Григорьевна без сил опускается в кресло и закрывает руками лицо.
– Григоривна, с вами все в порядке? Я хочу сегодня отпроситься пораньше. У меня у тети день рождения.
– Да, конечно.
Григорьевна нервно дышит, хватая ртом затхлый медикаментозный воздух.
– Слушай, Алла, я у тебя кое-что попрошу взамен. Стрельни для меня у кого-нибудь сигарету.
– Вы же два года держались, Григорьевна…
– А толку-то?
В белой льняной рубашке, с растрепанными волосами, с широко раскрытыми от удивления и страха глазами, Белла выглядит даже привлекательно.
Если б я была мужчиной, думает Григорьевна, то могла бы влюбиться в нее.
Белла, съежившись, сидит на больничной койке. В палате еще шесть коек, но пациенты на них не шевелятся и не дышат. Просто глядят в потолок.
– Белла! Что случилось?! – Григорьевна присаживается на краешек Беллиной кровати. – Как это произошло?!
– Я не знаю, – отвечает Белла.
Два здоровенных мужика в зеленых халатах слоняются по коридору, время от времени заглядывая в палату. Вот в чем разница между нами и ними, думает Григорьевна, мы ходим в белых халатах, а они в зеленых.
– Здесь нельзя делать резких движений, – говорит Белла. – Нельзя бегать, прыгать, кричать, чихать, петь.
– Ну… – Григорьевна мнется, – без всего этого можно обойтись.
– Я и не жалуюсь. Нет-нет. Мне здесь неплохо.
Григорьевна молчит.
Из окна палаты видно церковь.
– У тебя красивый вид из окна, – говорит.
– Мы можем ходить в церковь молиться.
– Отпускают?
– В заборе есть дырка. Больные лазят через дырку в заборе.
– Никто не сбегает?
– Никто. Все возвращаются назад.
Григорьевна подсаживается ближе к Белле.
– Белла, что случилось? Ты же вроде была нормальной?
– Нормальной?
Наверное, нельзя так сразу, думает Григорьевна. Нельзя на нее давить. Сама расскажет.
– Мне так неловко… так неловко из-за всего этого, – глухо бормочет Белла. – Я веду себя как настоящая идиотка. Хорошо, что я сюда попала.
– Ну не наговаривай на себя. Никакая ты не идиотка.
– Но я с ума схожу от этой тишины.
Григорьевне нечего ответить.
– Тишина и вокруг, и внутри, – продолжает Белла. – А я хочу закричать, завизжать во весь голос. Чтобы люди не знали, куда меня деть и как закрыть мне рот.
– Успокойся, Белла.
– Ненавижу покой. Ненавижу все, что находится в покое. Ненавижу себя.
Только теперь Григорьевна замечает, что Беллино лицо приобрело какой-то болезненный, синюшный оттенок.
– Ты себя недооцениваешь, – говорит Григорьевна.
– А нечего оценивать. Меня, если подумать, на самом деле и нет. Только сгусток дрожащего, перетекающего вещества, без цвета, запаха и вкуса.
– Расскажи мне, что случилось, Белла. Это как-то связано с мужчиной, который тебе снится?
– Наверное, я смотрела на него не так как нужно. Это его рассердило. И правда, почему он должен меня терпеть? Он спросил, чего я от него хочу. И я сказала, – Белла запинается, – что всего. Что хочу от него всего.
– Ох, Белла, зачем ты это сделала?!
– Потому что я больше так не могла – быть с ним и без него. Я сказала, что хочу всего, а он лишь криво усмехнулся, не глядя на меня, и пошел прочь. Ничего не ответил. Даже не посмотрел на меня на прощание.
– Тебе нужно его забыть, – категорически заявляет Григорьевна. – Забудь о нем, Белла! Господи, да что же он за мужчина?! Настоящие мужчины так себя с женщинами не ведут!
Тело на соседней койке зашевелилось, и Григорьевна переходит на шепот:
– Имей гордость, Белла, забудь о нем. Знаешь, сколько еще их у тебя будет? О-го-го сколько!
Чтоб не быть голословной, разводит руками как можно шире.
– Брешешь ты все, – доносится с соседней кровати.
Белла ложится на койку так же, как остальные пациенты. Кажется, что даже не дышит, просто смотрит в потолок.
Григорьевна неловко топчется рядом. Наконец решается спросить о том, о чем ее подмывало спросить с самого начала:
– Белла, а почему ты ходила по улице голой?
Та не отвечает.
– Белла, ты меня слышишь? Скажи мне. Я твой друг. Я должна знать.
– Оказалось, что у меня нет купальника, – спокойно отвечает Белла и закрывает глаза.
Две немолодые женщины тянут Беллу с собой через дыру в заборе.
– Не бойся, – говорят они, – пошли с нами. Мы только туда и назад. Они нам ничего не сделают. Имеем право.
Белла колеблется. Если честно, ей нравится и тут. За забором Белла чувствует себя в безопасности.
– Я не знаю, хочу ли выходить, – говорит Белла.
– Как это не хочешь?! – почти кричат женщины. – Ты должна! Эта церковь когда-то была нашей.
– Нашей?
Женщины смотрят на Беллу как на сумасшедшую.
– Когда-то все это был монастырь. А потом пришли психи и возрадовались.
Белла ничего не понимает, но понимает, что должна идти. Пролезает в дыру в заборе. Женщины ободряюще похлопывают ее по плечу.
– А когда здесь был монастырь? – Белла замечает, что церковь и психушка, хоть и разделены забором, но сходны по архитектуре.
Женщины застигнуты вопросом врасплох.
– Десять лет назад, еще при Брежневе, – уверенно говорит одна.
– Верка, что ты мелешь? – возражает другая. – При русском царе еще!
– Ну, по истории у нас – это ты. Идем.
Все трое направляются в сторону церкви. Церковь большая, белая, с зелеными куполами.