Страница 4 из 8
– Почему ты не пришла сдать анализы, как я тебе говорила? – спрашивает Григорьевна у Беллы.
Они сидят на лавочке в скверике в окружении сытых псов и котов.
– Не знаю, – отвечает Белла, – сомневаюсь, что они мне помогут.
– Не говори так. Иногда одни анализы уже лечат. Я терапевт. Я знаю, что говорю. Такое часто бывает. Сдашь все анализы – и уже здорова.
– Но я не чувствую себя больной. Я скорее несчастна. Это же не болезнь – быть несчастной?
– Наверное, нет. Но мой знакомый хирург говорит, что так и до шизофрении недалеко.
– Как?
– Ну, начнешь видеть своего мужчину вживую, не только во сне.
Белла молчит, гладит облезлого кота, а тот мурлычет в ответ.
– Ведь ты еще не видишь его в реальной жизни, правда? – Григорьевна тревожно следит за Беллой.
– Мне это не нужно, – отвечает та. – Мне достаточно сна.
– Ты смотри. Как увидишь, сразу мне скажи. Иначе могут быть проблемы.
– Нигде его здесь нет…
Воскресенье. Григорьевна идет по Крещатику. Движение автомобилей перекрыто. Григорьевна идет по самому центру дороги, по разделительной полосе. Ей хорошо. У нее есть тысяча гривен, и она собирается подкупить себе что-нибудь из одежды – свитерков, может даже несколько коротких юбок. Зайдет на первый этаж Центрального универмага, в косметический отдел. Купит шампунь, гель для душа, дезодорант, а то уже все позаканчивалось. Григорьевна очень любит ходить по магазинам, когда есть деньги. В такие моменты она чувствует себя уверенной. Красивой. Такой, что еще принадлежит к активной части этого мира.
Григорьевна в сладком предчувствии покупок. Уже представляет себе, как вернется домой, разложит пакеты с обновками на кровати и по одной начнет их примерять. И все ей будет к лицу (потому что Григорьевна умеет покупать вещи, которые ей к лицу). Все будет таких коричнево-зелено-салатных оттенков, как Григорьевна больше всего любит.
Как бы женщине ни было плохо, думает Григорьевна, у нее всегда останутся ее магазины.
Примерять Григорьевна будет гораздо больше, чем в результате купит. Она всегда так делает. Меряет все, что нравится. Даже то, что ей не по карману.
Послеобеденная пора. До закрытия магазинов времени еще много.
Григорьевна идет медленно, без спешки. Она знает, что предвкушение – это самое лучшее. Возможно, она плюнет на все и купит в «Аптеке матери и ребенка» возле пассажа какой-нибудь неприлично дорогущий крем в бледно-розовом тюбике. И потом, с этим дорогущим кремом на лице, ей будет легче высиживать в поликлинике часы терапевтического приема. И когда станет тоскливо, как это порой случается, она вспомнит про крем.
Такие вещи, думает Григорьевна, облегчают нудную в целом жизнь женщины.
На пересечении Крещатика и Проризной Григорьевна замечает толпу людей. Ей сразу становится неспокойно. Конечно, это может быть какой-нибудь концерт самодеятельности и толпа вездесущих зевак вокруг. В воскресенье на Крещатике такое часто увидишь. Но эта толпа вовсе не выглядит счастливой. Наоборот, чем ближе Григорьевна подходит, тем больше убеждается, что там происходит что-то не очень приятное. На лицах людей Григорьевна читает растерянность и страх.
Ноги Григорьевны наливаются свинцом, в животе начинает бурчать.
Еще не поздно, думает Григорьевна, возвращайся на площадь Незалежности и ныряй в подземку. Еще не поздно.
Однако неведомая сила, возможно инстинкт самоуничтожения, тянет Григорьевну все ближе к центру толпы.
– Что случилось? – спрашивает у кого-то Григорьевна.
Никто не отвечает. Люди топчутся посреди улицы, как слепые куры. Они не знают, куда бежать, потому что не знают, откуда именно надвигается опасность.
– Нам всем пиздец! – выкрикивает длинноволосый человек с гитарой. – Убегайте!
Люди с криком отчаяния бросаются врассыпную.
О, боже, думает Григорьевна, снова ничего не удастся купить.
Тетечка, которая продавала на Крещатике механических песиков, умеющих светиться и гавкать, бросает песиков вместе с коробкой на асфальт и бежит куда-то в сторону Золотых ворот. Песики все разом начинают истошно скулить в коробке, словно живые.
Бедные, думает Григорьевна.
Ей тоже нужно убегать. Однако ноги приросли к разделительной полосе и не желают повиноваться. Григорьевна хочет закричать, позвать на помощь и не может выдавить из себя ни звука.
Помогите, думает Григорьевна, помогите мне! Не бросайте меня здесь! Мне страшно! Возьмите меня на руки и отнесите в безопасное место. Спрячьте меня под прилавком «Аптеки матери и ребенка» – эта аптека совсем близко!
Крещатик молниеносно пустеет. Неестественная враждебная тишина заполняет Григорьевну с головы до пят. Она вся – тишина. Немота и немочь. Стоит совершенно одна посреди широченной улицы, с тысячей гривен в кошельке и, как выхваченный из сумрака светом автомобильных фар кролик, ждет своего конца.
На балконах близстоящих домов беззвучно, по одному, появляются военные. Григорьевна сразу узнает в этих людях военных. Она видела их по телевизору. Григорьевна тогда, раньше, соврала. «Дом, в котором ты живешь» – не единственный военный фильм, который она видела. Был еще фильм «Битва за Москву». И там была война. Там были танки, и бомбы, и мертвые солдаты в окопах. Там были Гитлер и Сталин. И Жуков. И Зоя Космодемьянская.
«Панфилов па-гиб», – произносится в голове Григорьевны цитата из фильма. – «Панфилов па-гиб». «Та-ва-рищ Ра-ка-совский, Красная Паляна, далжна быть взята!»
Григорьевна плачет. Военные на балконах достают свои карабины (или как там называется их оружие) и прицеливаются прямо в Григорьевну. Григорьевна падает ничком на разжаренный полуденным солнцем асфальт Крещатика и накрывает голову руками.
Они меня не увидят, успокаивает себя Григорьевна.
Ага, не увидят! Зачем было надевать это салатовое платье?! Сейчас они меня пристрелят.
Со всех сторон на Крещатик съезжаются танки. Григорьевна всем телом ощущает, как дрожит земля. Григорьевна тоже дрожит.
«Рак-к-ка-с-совский! – почему-то хочет что есть силы завопить Григорьевне. – Рак-к-ка-с-совский!»
Танки окружают Григорьевну и глушат моторы. Вокруг опять становится тихо.
Григорьевна поднимает голову. Гигантские дула, словно хоботы слонов, повернуты прямо на нее.
– Послушайте, – говорит танкам Григорьевна, – у меня есть тысяча гривен. Хотите?
Танки качают хоботами в знак несогласия.
– А чего вы от меня хотите? Что вам от меня нужно? Я обыкновенный врач с маленькой зарплатой. У меня ничего нет, даже семьи. Я никому ничего плохого не сделала.
– Никому, говоришь???!!!
Верхний люк ближайшего танка открывается, и оттуда высовывается маленькая крашеная головка Алины.
– Я тебя сразу па-няла! – кричит Алина. – Ты бегаешь за Артемом Миколаевичем! Я тебя сразу па-ня-ла! Разлучница!
Григорьевна встает на ноги, отряхивается. Долго смотрит на жену хирурга Алину Сергеевну, а потом спокойно говорит:
– Пошла ты!..
И с высоко поднятой головой оставляет поле боя.
«Что я за человек?» – думает Белла.
Заходит в воду.
Сегодня вода темная, аж черная.
«Что я здесь делаю? Чего от него хочу? Мне нужно оставить его в покое. Его и себя».
– Сегодня вода какая-то черная, – говорит Белла.
– Вам нужно научиться плавать в любой воде.
Его голос кажется Белле безразличным и далеким, словно противоположный берег.
– Зачем?
– Не понял?
– Зачем мне вообще учиться плавать?
– Вас никто не заставлял. Вы сами захотели.
– Я не хотела.
Белла разворачивается к нему лицом. Он теряется.
– Я думал, вы хотели…
У него черные глаза, замечает Белла. Вероятно, это они заразили своей чернотой воду.
Белла делает над собой усилие и улыбается.
– Я шучу, – говорит она, – конечно, хотела. Это я так шучу. Вы не обижайтесь.
– Начнем, – видно, что он не понял шутку. – Держите спину прямо. И расслабьтесь. Вода вас не съест.