Сильнее смерти

Он замычал. На большее он сейчас был неспособен.

– Жаль, – продолжала Вилна, – мне казалось, я помогла тебе раскрепоститься…

Кельм вздрогнул, как от сильного удара током. Его затрясло. Он даже «шендак» – «проклятье» – не мог выговорить. Он даже не понимал смысла того, что она сказала только что.

А ведь смысл был такой простой, такой ясный.

Странно, но сначала он понял Лени. Он вдруг понял, что ей сообщили о случившемся. Даже, скорее всего, показывали сцены, где он ласкал Вилну. Отсюда – этот взгляд, тоска, гадливость, отвращение. «Кель, я люблю тебя! Не сдавайся!» Она перестала верить в него. Он её предал. Он совершил грех – и такой страшный грех, который не может быть прощён. Она перестала верить в него, но верила в Дейтрос, и потому сейчас её резали по живому.

– Да… – просипел он, – да… я идиот…

Он не думал в тот момент о Лени. Не думал совсем – а надо было подумать.

Он действительно предатель.

Формально он не сделал даже ничего плохого. Они с Лени не помолвлены даже. Между ними нет совсем ничего. Так, мимолётные признания, поцелуи. Он встретил другую. Всё нормально.

Но то, что можно и допустимо в одной обстановке, – недопустимо в другой. Он обязан был предвидеть, что на Лени воздействуют с помощью этой истории. Слишком доверял Вилне? Да. Такие вещи нельзя делать, если не доверяешь человеку до конца. Но как ей можно доверять – она враг. Почему он оказался таким идиотом?

Почему к такому их не готовили?

Готовили, сказал он себе. Это был грех. Банальный плотский грех. Можно сколько угодно уверять себя, что требования церкви нелепы – каждый раз убеждаешься, что это не так.

Вилна любит его, несомненно. Это тоже правда. Пусть через грязь, похоть, предательство – но они всё же муж и жена. Но он обязан был подумать о том, что она – дарайка, что ей не так просто измениться, что она в конце концов на службе… обязан был. Не подумал… он очень устал. Устал до того, что его перестало волновать что-либо. Даже видение Лени на столе перестало жечь душу, боль эта стала привычной, он научился жить с этим жгучим комком внутри. Даже мысли о своей вине…

– Не спать!

Пощёчина обожгла лицо. Он и на это не отреагировал – почти. Разве что слегка проснулся. Осознал своё положение. Ремни на руках были затянуты слишком сильно, руки затекли. А вот левая нога болталась почти свободно. Можно было бы потихоньку расшатать ремень. Только смысла особого нет. Это сейчас он сидел, плотно привязанный к стулу с высокой спинкой. А до того стоял много часов. Его временами отвязывали, заставляли подниматься, ходить, стоять. Чтобы не спал.

Рядом с ним теперь сидел незнакомый белобрысый дараец. Тоже психолог, наверное. Они все здесь психологи. Они сменялись. Интересно, сколько он уже не спит – двое суток, трое? Первое время ему непрерывно вводили что-то в капельницу, добавляли – судя по ощущениям, наркотики. К этому в квенсене тоже не готовили. Разве что куратор говорил на занятиях по психозащите: помните, абсолютных наркотиков не существует. Любой химии можно сопротивляться.

Он и сопротивлялся, без особого труда. Может, было бы трудно, если бы речь шла об информации, если бы ему банально пытались развязать язык. Но Кельма не спрашивали ни о чём. Если с ним говорили всё это время – то с одной лишь целью: внушали какую-нибудь ерунду, старались сбить с толку, убедить, что у него масса внутренних проблем и ему следует довериться добрым и мудрым дарайцам. Он почти и не слышал ничего… В какой-то миг лицо Линна перед его глазами стало похоже на маску дьявола из ужастика, почернело, ощетинилось чешуёй и рогами. Вокруг засверкали самые удачные из придуманных им когда-то виртуальных средств поражения – синие и золотые мотыльки, стремительные, пронизывающие живое тело. Мотыльки исчезли, исчез и Линн, вместо него появилась добрая комолая корова и протяжно замычала, Кельм засмеялся и замычал тоже, подражая ей, слабо ощутил какое-то неудобство в руке (на самом деле ему поспешно кололи что-то в вену), какие-то удары (его хлестали по щекам так, что боль он ощущал и через несколько часов). Потом он пришёл в себя, но больше ему ничего не кололи.

– Не спать!!

Яркий свет в глаза, Кельм замигал, стряхивая слёзы. Попытался опустить раскалённые горящие веки.

– Глаза открыть. Смотреть на меня, – приказал дараец, – будешь жмуриться, веки зафиксируем.

Кельм послушно открыл глаза. Веки ему уже фиксировали, и это было дико неприятно.

Дверь открылась. Кельм видел сквозь пелену – вошла Вилна. Говорила о чём-то с дарайцем. Кельм почти ничего не понял. Потом дараец вышел, а Вилна приблизилась к нему. Села рядом.

– Я освобожу тебе одну руку, – сказала она, – ты поешь. Только не дёргайся, хорошо? Иначе ничего не получится.

Она отстегнула ему левую руку. Правой было бы удобнее, но пусть будет так. Подала стакан с водой. Он жадно напился. Вложила ему в руку бутерброд. Кельм ел механически. Есть хотелось. Но до сознания это почти не доходило. Сознание вообще странно работало. Он уже почти доел бутерброд, когда до него дошло, что Вилна стояла и смотрела на всё это. Всё, что делали с Лени. Кельм перестал есть. Ненависть залила его обжигающей волной. Ненависть к Туун, отвращение к себе самому…

– Знаешь, в чём ваша ошибка? – заговорила она. – Вас неплохо готовят. Но у вас есть слабые точки, на которые нетрудно надавить. И от них вы не можете отказаться. Например, вы придаёте слишком большое значение такой банальной вещи, как перетрах.

Она употребила именно это слово, и Кельма перекорёжило. Вилна вздохнула.

– Твоя подруга была девственницей. Как это у вас и положено. Образцовая юная дейтра. Если бы это было не так, обращение с ней вангалов стало бы куда меньшей травмой. Ну а наши с тобой отношения она восприняла как конец света.

«Но этого же не хватило, чтобы её сломать», – мысленно сказал Кельм. Вилна не услышала его мысли.

– Что же касается тебя… Ты думаешь, что допустил ошибку, трахая меня? Нет. Ты здоровый молодой мужчина с естественными реакциями. Ты допустил ошибку в другом – отнёсся к этому слишком серьёзно. Кель, вы вообще слишком серьёзные люди. Вы из всего делаете трагедию. Даже из такой простой вещи, как секс. Вы думаете, что только муж может трахать жену в законном браке. И что собственно сам факт интимной связи – уже что-то такое, на всю жизнь, вечная любовь и проклятый знает что. Не дёргайся, не дёргайся… Руку положи.

Она снова пристегнула его руку к подлокотнику. Кельм плюнул. Попал не совсем точно – на угол воротника. Туун достала бумажный платочек, аккуратно стёрла плевок, выбросила платочек в урну.

– Не злись, Кель. Я пытаюсь расширить твоё сознание. Вывести тебя на другой уровень. Ты слишком зашоренно смотришь на жизнь. Так мы далеко не уйдём. Да, – усмехнулась она, – любопытная это вещь, психология дейтрина на практике… Впрочем, можешь злиться. Это полезно. Если хочешь, я даже освобожу тебе руки, и ты попробуешь меня ударить.

– Зачем же… – не выдержал Кельм. – Я не стану тебя бить. Я просто тебя убью, сразу.

– Тебе от этого станет легче? – она уставилась на него голубыми большими глазами. Всё такими же – мудрыми, добрыми, понимающими.

– Виль, – спросил он, вдруг успокоившись, – а ты меня любила? Вообще?

– Конечно, – сказала она, не задумываясь, – ты привлекателен и в моём вкусе. У тебя прекрасно развиты мышцы. Шрамов многовато, но это даже пикантно. Лицо дейтрийское, но вполне симпатичное. Ты полон энергии, даже сейчас. Ты умеешь – видимо, инстинктивно, поскольку опыта у тебя нет – умеешь правильно разогревать женщину. Кроме того, у тебя необыкновенно длинный…

Кельм застонал, поняв, что она скажет сейчас. Слушать это было невыносимо.

– Да, вот так. Я живу с интересным, приятным мужчиной, он психолог-теоретик, преподаёт в университете. Мы вместе уже четыре года. Ты мне тоже нравишься. Длительные отношения между нами были бы маловероятны, разве что редкие встречи. А так – я получила немало удовольствия, спасибо. Ты чем-то недоволен? Мне казалось, тебе было неплохо со мной…