Сильнее смерти

– Да, – она высвободилась из объятий, – теперь, наверное, понимаю.

Её голос был холодным и жестким. Кельму стало не по себе.

В следующий раз его повели не наверх – лифт поехал вниз, и впервые за многие недели Кельм ощутил на лице свежий прохладный воздух.

Смятение ещё не оставило душу. Тело помнило нежность, лёгкие руки Вилны, прикосновения бархатной кожи, миги блаженства. Что произошло – он не понимал. Совсем. Он плакал в камере, наверное, первый раз в жизни. Вилна не поняла его. Не хотела уйти с ним – и обиделась, не поняла, почему он ради неё тоже не может предать Дейтрос. Но она ведь хорошая… она хорошая, просто дарайка и многого не понимает.

Несмотря ни на что, Кельм наслаждался окружающим. В Дарайе была зима. Вокруг дорожки выстроились, точно в карауле голые, облетевшие деревья. Серое небо сыпало нудную морось. Войлочные тапки сразу промокли, но это было не так уж важно. Вяло шевелились мысли о побеге, но и отсюда ведь не убежишь. Облачко неизвестно где. Руки завёрнуты за спину и стиснуты наручниками до боли. И главное, проклятый ошейник… И куда бежать-то? Везде корпуса атрайда, даже не видно забора.

Кельма привели в другое здание. Пониже других и длинное. Лифт вознёс их на пятый этаж. Здесь всё выглядело почти так же, как и в том, другом здании. Решётки, скудно крашенные стены. Кельм вошёл в один из кабинетов. Помещение было похоже на то, куда их приволокли в самом начале. Белый кафель. Только здесь ещё стоял небольшой стол, за которым восседал высокий седой дараец в местной синей униформе, но с какими-то незнакомыми знаками различия. Кельм встал против стола как в строю – чуть расставив ноги, выпрямившись. Наручники нестерпимо давили, но он старался не обращать на это внимания.

– Кельмин, – сказал дараец, – я твой новый психолог. Меня зовут фел Линн. Теперь тебя будут содержать в этом здании и работать с тобой согласно психологическому профилю. Фелли Туун составила его вполне удовлетворительно.

Кельм вздрогнул при упоминании её имени. Психолог продолжал.

– Наша беседа не будет долгой. Я сделаю тебе деловое предложение, Кельмин. Ты можешь принять его или отказаться. Предложение у меня такое. Ты даёшь согласие на сотрудничество с нами. Подписываешь документы, – он потряс какой-то бумагой. – Тебя переведут в благоустроенную квартиру. Первое время, конечно, ты будешь работать под охраной. Со временем возможно полное освобождение и получение статуса гражданина Дарайи. Для этого обычно требуется пять-семь лет. Но и до тех пор ты будешь получать ежемесячную зарплату приблизительно в двенадцать тысяч донов. Получишь определённую свободу перемещений. Личный автомобиль, квартиру. Работа будет заключаться в создании виртуального оружия. Заготовок. Под охраной тебе позволят временный выход в Медиану. Также ты будешь консультировать и обучать наших бойцов. Займёшь должность в центре разработки виртуального оружия. Как живёт средний дарайский гражданин – ты знаешь. Ты будешь жить на уровне высшего слоя среднего класса. Сможешь позволить себе выполнить любое своё желание. У тебя есть вопросы?

Кельм коротко усмехнулся.

– А как насчёт альтернатив? Если я не соглашаюсь?

– Если ты не соглашаешься, мы продолжаем работать с тобой, – сухо сказал психолог, – времени на размышления я тебе не дам. Оно у тебя было. Согласен ты работать на нас – или нет?

– Нет, – твёрдо ответил Кельм.

Психолог коротко мотнул головой. Кельма подтолкнули к боковой двери. Дверь отъехала. Кельм шагнул через порог, Линн двинулся за ним.

Теперь они оказались в операционной. Такой же белый кафель, стерильный столик, бестеневая лампа. Двое хирургов в салатовой одежде у стола. На столе кто-то лежал под простынёй, выступали тонкие руки, обнажённые ступни, Кельм напрягся. Один из хирургов сдёрнул простыню.

На столе лежала совершенно обнажённая Лени. Тело её было плотно пристёгнуто ремнями. Она смотрела на Кельма, и большие тёмные глаза её не выражали ничего, кроме глухой, нестерпимой тоски.

– Нет, – сказал он, внезапно охрипнув, – нет. Вы же… у вас же запрещены пытки. Нет!

– Ну что ты, – бодро сказал Линн, – кто говорит о пытках? Ничего подобного. Лечение. Хирургическое вмешательство, раз уж все другие средства оказались неэффективными.

В глазах плыло. Лени закричала почти сразу, и он напрягся, пытаясь вырвать из стены железные скобы, которыми его приковали. Пульс громко колотился в голове, и только это ещё как-то отвлекало от кошмара.

После того, как крик прекратился, ему долго ещё казалось, что стены звенят эхом. Он видел лицо Лени – багровое, залитое слезами, искажённое. Ужас в глазах – он никогда не видел такого ужаса. Она тяжело и быстро дышала, постанывая при каждом вдохе. Над ключицей расплывалось кровавое пятно. Небольшая аккуратная рана – отделена и отвёрнута кожа, рассечены мышцы, перевязаны сосуды. Кельма нестерпимо тошнило. Психолог-палач стоял рядом и говорил что-то о том, что это, в конце концов, его выбор. Один из хирургов озабоченно мерил Лени давление. Потом ей поставили капельницу, воткнув катетер в левую руку. Один из «врачей» – Кельм мог мысленно называть их только так, в кавычках – обратился по-дарайски к Линну.

– Надоел этот крик, может быть, обычная процедура сначала?

– Нет, – ответил ему Линн, – мы не будем резать ей связки. Мне важно, чтобы крик был слышен.

Кельма наконец вырвало остатками завтрака. Никто не обратил на это особого внимания. И сам он почти не заметил того, что пижама залита вонючим. Линн снова заговорил по-дейтрийски, обращаясь к нему.

– Мы не обязаны обезболивать пациента, верно? Нам несложно обнажить все нервные узлы. Солнечное сплетение. Паховые. Отпрепарировать крупные нервы. Мы можем получать боль в той точке и в той интенсивности, какая нам нужна. Мы говорили и с ней, и с тобой. Вы оба получили выгодное предложение. Но в крайнем случае нас устроит хотя бы только твоё согласие. Ты будешь работать для того, чтобы ей не причиняли боли.

Позже, много позже Кельм оправдывал себя тем, что если бы он согласился работать – Лени не причиняли бы боли, но его маками убивали бы дейтринов. Может быть, десятки и сотни. В тот миг ему не пришло в голову это соображение. Он просто повис на скобах, хрипя, пытаясь вырваться, в мерцающей мгле без единой мысли и без проблеска чувства. Лени снова резали. Она кричала. Потом сквозь ад пробилась одна-единственная мысль: умереть. Умереть.

Но он не умирал и даже не терял сознания.

Никого не было. Лени повернула голову и смотрела на него. С ужасом и тоской. Он старался не видеть её тела, кровяные пятна расплывались, вообще он видел очень плохо, только чёрные глаза Лени летели сквозь туман – на него, на него…

– Лени, – прошептал он.

Она давно охрипла от крика. А может быть, не могла говорить. А может, ей нечего было сказать.

– Прости. Меня.

Что-то мелькнуло в глазах. Лицо изменилось. Лени отвернулась от него.

– Лени… прости.

И вдруг губы её шевельнулись. Он это ясно видел. Шевельнулись, произнесли очень тихо, но чётко: предатель.

Сердце совершило яростный прыжок. Он слушал звон в ушах, не понимая ничего. Ничего – совсем. Может быть, она просто не поняла, что происходит… может быть…

Дверь открылась. Он вздрогнул, но это была Вилна Туун. Никаких «врачей», ничего страшного. Вилна подошла к нему. Посмотрела с сочувствием. Протянула руку и потрепала по щеке. Его передёрнуло. Здесь, сейчас?

– Виль, – зашептал он, – сделай что-нибудь… Скорее. Виль, убей её. Меня. Пожалуйста. Если любишь… пожалуйста.

– Какой же ты глупый, – сказала Вилна с упрёком, – ведь ты, кажется, любил эту девочку? Неужели для тебя человек, живой человек, его боль – менее важны, чем какие-то ваши идеи? Какие-то символы? Помнишь? Мы говорили об этом. Что защищать Родину, конечно, стоит – потому что за этим стоят живые люди. Ради них. Вот ради неё – а на что ты её обрекаешь? Ведь это твоя вина, Кель. Неужели идиотские догматы важнее, чем её боль?