Страница 8 из 61
Девушка отнесла кабель брату: «Я не знала, что вы знакомы».
- Мы в Париже виделись, - Давид забрал у нее листок и затянулся папиросой:
- Я потом в Голландию уехал, а месье Анри, в Монпелье, то есть в Россию, - брат рассмеялся. Он дождался, пока Мирьям выйдет из комнаты и почувствовал, как глухо, беспорядочно бьется у него сердце.
- Не смей, - велел себе Давид, - ты женат. Рахиль тебя любит, у тебя сын родился. Элизе двадцать лет, она скоро выйдет замуж…, - Давид сорвал печать длинными, ловкими пальцами хирурга.
Он увидел ее серые, большие глаза, белокурые волосы, веснушки на свежих щеках, вдохнул запах ландыша
- Дорогой кузен Давид, я и папа искренне поздравляем вас и вашу супругу с рождением сына и желаем вам счастья! С уважением, кузина Элиза, - он постоял немного, просто держа в руке телеграмму. Давид не выдержал, и поцеловал ее имя. На улице было сыро, туманно, зима выдалась теплая. В полуоткрытом окне Давид услышал тоскливые крики чаек, над серой водой канала Принсенграхт.
- Оставь, - он болезненно вздохнул, - забудь ее, доктор Кардозо.
Давид спрятал телеграмму в свой тяжелый, большой, немецкого издания анатомический атлас. Он все равно иногда ее перечитывал, просто, чтобы услышать голос Элизы.
Он, аккуратно, спросил в письме Анри, какие новости в Ренне. Кузен ответил, что Элиза еще живет в монастыре, но следующим годом выходит оттуда.
- И обвенчается, - горько сказал себе Давид, - она молодая, красивая, богатая наследница. А ты еврей, и женат.
Он не стал выбрасывать кабель. Иногда, после тяжелых операций, приходя домой, он поднимался в кабинет, и садился в кресло. Давид говорил жене, что ему надо записать кое-что в историю болезни
- Дорогой кузен Давид, - повторял доктор Кардозо, закрыв глаза. Элиза появлялась рядом, маленькая, нежная, розовые губы улыбались. Давид, положив голову ей на плечо, отдыхал. Он вспоминал ее руки, бегавшие по клавишам, букет белых роз, на вокзале, ветер, игравший ее светлыми волосами. Он выкуривал папиросу и шел вниз, к Рахили.
Мирьям носила в госпиталь сэндвичи, что готовила ей миссис Саломон. Она убрала бумагу и подхватила чашку с кофе. Вечером она и мисс Андерсон выступали на собрании Общества Профессионального Развития Женщин. Мирьям напомнила себе, что надо зайти домой, переодеться и взять блокнот с записями. В следующем месяце они должны были получить дипломы фармацевтов в Лондонском Обществе Аптекарей. Мисс Андерсон уговаривала Мирьям остаться в Лондоне. Подруга собиралась открыть врачебный кабинет для приема женщин.
Однако Мирьям твердо решила поехать в Сорбонну. В университете, по слухам, были профессора, что не отказывались заниматься со студентками, частным образом.
- Анри мне поможет - думала девушка: «Сниму комнату, буду ассистировать ему в кабинете…, Юджиния все равно, пока с маленьким занята».
На заднем дворе госпиталя было шумно, ржали лошади. Мирьям, пропустив телегу с окровавленными, холщовыми мешками, завернула за угол здания. Здесь стояла деревянная скамья, и можно было покурить. Она чиркнула спичкой и взглянула на полуденное, жаркое небо. С Темзы дул теплый ветер, пахло сулемой и хлорной известью. Мирьям старалась не думать о дочери. Только иногда, ночами, она слышала лепет: «Мама, мама…». Девушка просыпалась, закусив зубами, угол подушки: «Не надо, пожалуйста». Она вспоминала письмо от бабушки. Ханеле передала его, как обычно, еврейской почтой, Мирьям получила конверт от раввина Адлера.
- Мы живем спокойно, - читала Мирьям, - маленькая Хана растет и радует нас. Ей уже четыре года. Пожалуйста, ни о чем не беспокойся, милая внучка. Та, что тебе дорога, обязательно найдет свое счастье. И ты тоже найдешь.
- Найдешь, - Мирьям вдохнула крепкий, ароматный дым. После перерыва ей надо было ассистировать на операции. Девушка решила: «Прочту сейчас письмо. Может быть, он хочет, чтобы мы опять встретились…, Может быть, получится в этот раз…».
Кузина Марта упомянула, что видела Амаду и Меневу в Сан-Франциско и что у них все хорошо.
- И я, конечно, - добавила женщина, когда они с Мирьям прогуливались по парку на Ганновер-сквер, -никому ничего не скажу.
Мирьям посмотрела на ее траурное, черное платье: «Кузина Марта, я перед тобой виновата…, Прости меня, прости…»
Она пожала худыми, острыми плечами и ласково взяла Мирьям за руку:
- Твоей вины ни в чем нет, - Марта обняла ее, - не мучь себя, пожалуйста. Так Господь рассудил.
Мирьям, вернувшись на Дьюкс-плейс, плакала, в постели: «Почему, почему? Я надеялась, думала, что он ко мне вернется…, Почему Бог так решил?». Она вспоминала его рыжие волосы, лазоревые глаза. Девушка, успокоившись, вздохнула:
- Я просто хочу, чтобы меня кто-нибудь любил. Как Менева, как он…, И сама, - Мирьям вытянулась на кровати, - сама хочу полюбить. Как Бет и Джошуа.
Она не стала спрашивать Марту о кузене Дэниеле, а та ничего не сказала.
Потом пришло письмо, что сейчас лежало у Мирьям в кармане платья. Она потушила папиросу:
- Все равно, Питеру я не нравлюсь, это видно. Эми-сан и Пьетро возвращаются, они тоже друг друга любят, а я? Когда я…, - Мирьям выбросила окурок в лужу. Выпрямив спину, она открыла конверт и пробежала глазами четкий, решительный почерк.
- После Нового Года, осенью, я женюсь на мисс Аталии Вильямсон, из Чарльстона, правнучке мисс Абигайль Линдо. Я желаю тебе счастья, Мирьям. Передай мои поздравления Давиду с рождением сына. С искренним уважением, твой кузен Дэниел.
Мирьям почувствовала, как дрожат пальцы. Разорвав бумагу, она кинула ее в решетчатую, медную корзину рядом со скамьей и поднялась. Пора было готовить пациентку к операции.
- Я просто хочу, чтобы меня любили, - упрямо повторила Мирьям, поднимаясь по каменным ступеням, Девушка потянула на себя тяжелую дверь, что вела на черный ход госпиталя. Она завернула в умывальную. Ополоснув руки раствором хлорной извести, Мирьям пошла в женские палаты.
Вероника стояла на пороге спальни, комкая в руках шелковый платок. Пахло ландышевыми каплями. Женщина начала их пить, как только получила телеграмму из Дувра. Сын и невестка прибыли в Англию. Она тогда перебежала Ганновер-сквер и постучала бронзовым молотком в двери особняка Кроу. Сидония бросила один взгляд на кабель в ее руке и отвела Веронику на кухню. Кроу до сих пор не держали в городе слуг, нанимая приходящих лакеев только на большие балы и обеды.
- Незачем, - усмехалась Сидония, - я привыкла. Мартину многого не надо. Грегори в школе, а мальчик в разъездах. На севере, в Ньюкасле...
Вероника и сама после смерти мужа рассчитала прислугу, оставив только экономку и садовника в Мейденхеде. Она жила одна и управлялась с хозяйством сама. Когда в Лондон приехал Наримуне-сан, женщина предложила:
- На каникулах вы у меня жить будете. Дом большой, места много. Вы родственник, - юноша покраснел. Вероника, ласково, добавила: «Не стесняйтесь, пожалуйста. Мне это в радость».
Она и капитана Кроу хотела приютить, но Стивен отказался. Сиди заметила, кашлянув: «Он молодой мужчина, Вероника, тридцать пять ему. Сама понимаешь..., - она повела рукой и не закончила.
Сиди сварила кофе с кардамоном. Присев напротив Вероники, золовка рассудительно сказала: «Не надо плакать, милая. Мальчик твой домой возвращается, с женой..., Ты еще внуков увидишь».
Вероника отставила чашку. Потянувшись, она обняла Сидонию.
- Ты меня всего на три года старше, - шепнула Сиди, - мы с Мартином думали, не будет у нас такого счастья. А вот Грегори появился. Может быть, - Сидония замялась, - Питер женится еще...
- Никого не осталось, - внезапно, отчаянно, поняла Вероника: «Все умерли. И Франческо, и Рэйчел, и тетя Мирьям, и тетя Изабелла. И мама, и тетя Марта. Одна я все знаю. И никому не сказать. Только мальчику. Он должен знать, обязан».
Она, внезапно, испугалась:
- А если Пьетро, поняв, что он еврей, на Святую Землю отправится? Может, пусть лучше думает, что он сирота, как я ему написала? Нет, нет, - твердо решила Вероника, - он ди Амальфи. Он по прямой линии от отца Джованни происходит, того, первого. Нельзя скрывать.