Страница 7 из 61
Мужчина кивнул:
- Конечно. Я не уберег отца, ее не уберег…, - Пьетро взял ее маленькую, белую руку и прикоснулся к ней губами. «Я тебя никогда не оставлю, - решительно сказала Эми, - никогда, милый». Она слушала звон колоколов, в Рончильоне было больше десятка церквей, и вспоминала, как крестилась, в Бомбее, в том храме, где когда-то служил Пьетро. Пьетро рассказал ей о тайных христианах в Японии. Эми смотрела на статую Богоматери, и слышала голос отца:
- Дате Масамуне, конечно, христианином не был, но часто беседовал с предком твоего жениха. Священником, которого на Холме Хризантем казнили.
- Он спасся, папа, - Эми прогуливалась с отцом по саду, среди цветущих азалий, - спасся и женился потом на старшей сестре Масамуне-сан. Той, что якобы покончила жизнь самоубийством. Увез ее в Англию, - Эми рассмеялась, - как Пьетро меня увозит.
Отец остановился. Потянувшись, даймё поцеловал ее в лоб. «Увозит, - признал Йошикуни, - но я уверен, что вы вернетесь. Я на внуков хочу посмотреть, девочка моя».
Они прожили почти месяц на озере Вико, в уединенной, глухой деревне, в маленькой комнате крестьянского дома.
- Здесь, как в Японии, - зачарованно сказала Эми, идя по серым камням берега, всматриваясь в синюю, прозрачную воду холодного, горного озера, - очень красиво.
Вечером они сидели на пороге своей каморки, держась за руки. Рыбаки собирали сети и прилаживали фонари к лодкам. Они выходили на озеро, и Эми ахала:
- Смотри, как светлячки! Помнишь, в горах…, - она прижималась щекой к плечу мужа. Пьетро тихо говорил, найдя губами ее ухо: «Всегда буду помнить, уважаемая госпожа».
Поезд замедлил ход, Эми потянулась за своим ридикюлем и убрала лопатку. Она хлопотала, собирая вещи, а Пьетро вспоминал:
- Не уберег…, Господи, как это все будет?
Пьетро, ребенком, часто приезжал с родителями в Дарем. Они жили в замке, в резиденции епископа. Тетя Рэйчел всегда радовалась гостям. Его преосвященство ван Милдер водил гостей по собору, показывая им мощи Достопочтенного Беды, и останки святого Освальда, короля Нортумбрии. В библиотеке они смотрели на копии Великой Хартии Вольностей и на искусные миниатюры в Псалтыре, написанном монахами на Святом Острове, Линдисфарне.
- Туда мы тоже ездили, - Пьетро смотрел в окно, на лондонские предместья, - на север в экипажах, а потом пешком. Надо было дождаться отлива и пройти по песку. Мне это всегда очень нравилось, - он увидел влажное дно Северного моря, отхлынувшую воду, очертания стен замка на острове.
- Отец там рисовал всегда, - вспомнил Пьетро, - а его преосвященство рассказывал нам о монастыре, что викинги сожгли.
У тети Рэйчел были добрые, голубые глаза:
- Мама ее праведницей называла. И бабушка Мадлен тоже, и бабушка Изабелла. А бабушка Марта всегда улыбалась, когда я говорил, что мне в Дареме нравится. Должно быть, и правда, тетя Рэйчел меня на севере нашла, и привезла папе с мамой, - Пьетро, поднявшись, напоследок поцеловал жену.
Поезд засвистел, останавливаясь. Они увидели заполненную людьми платформу. Эми, одобрительно, сказала:
- Наримуне-сан идет костюм! Пойдем, пойдем, - она подогнала мужа. Пьетро помог ей выйти из вагона. Они кланялись друг другу, стоя на перроне, а лондонцы, торопясь к выходу, огибая их, недоуменно оглядывались. Пьетро, все еще, думал о серых, наполненных тоской глазах матери.
- Кто была моя настоящая мать, кто отец, я теперь не узнаю, - подумал он и вслух заметил: «По дороге, Наримуне-сан, вы нам все новости расскажете. Хотя, что кузина Марта здесь, мы знаем. Письмо получили».
- Она в Париж уехала, - Наримуне выставил вперед изящные, смуглые ладони. Он был в скромном, но хорошо сшитом темном костюме, при цилиндре, с галстуком. Провожая их к стоянке кебов, юноша извинился:
- Я вас посажу в экипаж, и побегу. Я с участка отпросился, вас встретить. Мы и по субботам работаем. У меня два десятка человек под началом, - гордо сказал юноша, щелкая пальцами, подзывая кеб, - они меня мистером Николасом зовут. Я привык. Вечером встретимся, - Наримуне помог им устроиться в кебе и помахал рукой.
- Вырос, - Эми удовлетворенно улыбнулась. Девушка спросила, глядя на лицо мужа: «Все в порядке?»
- Да, - Пьетро понял: «Господи, пятнадцать лет я маму не видел».
- Все в порядке, - повторил он, и взял жену за руку:
- Пока мы до Мэйфера добираемся, я тебе буду Лондон показывать. Город очень изменился, - Пьетро смотрел на вывески магазинов, на высокие, пятиэтажные дома, на череду экипажей, вытянувшуюся вдоль улицы. День был свежий, с восточным ветром. Эми, сняв дорожный капор, пожала ему пальцы: «Все будет хорошо, милый».
Жена сидела, положив ногу на ногу, совсем рядом. Пьетро вдохнул запах ириса, и поцеловал темный локон, падавший ей на плечо.
- Ганновер-сквер, пожалуйста, - попросил он кебмена.
Столовая для медицинских сестер в госпитале Миддлсекс была большой, светлой. На отполированном, деревянном прилавке стояли оловянные кофейники и ряды простых, фаянсовых кружек. Девушки и женщины носили серую форму, длинное, перехваченное поясом платье, холщовый передник и такой же, закрывающий волосы платок. В кармашке на груди многие устраивали простые, стальные хронометры.
Мирьям посмотрела на свои часы. До конца перерыва оставалось еще двадцать минут. Она аккуратно свернула вощеную бумагу и нащупала в кармане платья пачку папирос. Здесь она пила только кофе или чай. Мирьям жила в пансионерках у еврейской пары, на Дьюкс-плейс, напротив синагоги. У нее была комната с отдельным входом и своя кухня.
Мистер и миссис Саломон хлопотали над Мирьям, как над своей дочерью. Они знали покойного отца Рахили де Сола, жены Давида. Старики познакомили Мирьям с главным раввином Британии, мистером Адлером, с Ротшильдами, Кардозо были их дальними родственниками, и с семьей первого еврейского мэра Лондона, Давида Саломона, их кузена.
Мирьям ходила с ними в синагогу. Миссис Саломон, искоса поглядывая на девушку, иногда говорила:
- Тебе двадцать четыре, милая…, Сейчас много хороших юношей появилось, с образованием университетским. Они будут рады такой жене, как ты. Можно поговорить с мистером Адлером. Он раввин, подскажет кого-нибудь…. - миссис Саломон смотрела в упрямые, светло-голубые глаза Мирьям, а потом жаловалась мужу:
- Все равно, хоть евреи в парламенте заседают, ничего хорошего нам эмансипация не принесет. В Германии все крестились, и здесь так же будет. Брат ее женился, как положено, а она, думаю, -миссис Саломон поджимала губы, - старой девой и останется. Если за гоя замуж не выйдет, упаси нас Господь от этого. А ведь Кардозо громкое имя, уважаемое.
За Мирьям ухаживал Натан, сын депутата палаты общин, барона Лайонеля де Ротшильда. Он учился в Кембридже, и дружил там с принцем Уэльским. Натан, на обедах в доме Ротшильдов, с интересом расспрашивал Мирьям об Америке и Японии, о ее учебе и работе в госпитале. Однажды, юноша, он был старше Мирьям на год, заметил:
- Вы правы, мисс Кардозо. Надо открывать отдельные, благотворительные, больницы для женщин и детей, в бедных районах. Тогда у этих несчастных будет шанс получить квалифицированную медицинскую помощь, - Натан, исподволь, взглянул на ее стройную, утопающую в брюссельском кружеве шею, и налил девушке вина.
- От ваших родственников, мисс Кардозо, - подмигнул ей барон Ротшильд, - оно с каждым годом все лучше и лучше. Покойный мистер Натан Горовиц хотел, чтобы у евреев американское вино появилось, но до этого, боюсь, еще далеко. Только война закончилась, железную дорогу в Калифорнию еще не проложили…, - Мирьям выпила вина и почувствовала, что краснеет. Ночью, в спальне, она закидывала руки за голову:
- Что тебе еще надо? Красивый, богатый юноша, еврей, тебя любит, согласен, чтобы ты дальше училась…, Давид беспокоился, когда я домой приезжала. Спрашивал меня, не нашла ли я человека, что мне по душе пришелся.
Мирьям отправилась в Амстердам за две недели до родов невестки. Рахиль хорошо себя чувствовала, и гуляла в саду Кардозо. Мирьям и Давид сами приняли большого, крепкого, темноволосого мальчика. Ребенка назвали Шмуэлем. После обрезания стали приходить телеграммы с поздравлениями от родни. Мирьям, разбирая их, нашла весточку от маркизы де Монтреваль, из Ренна.