Страница 49 из 61
- Грегори с ним дружил, - Марта, поглаживала русую, с легкой проседью голову, вытирая платком слюну, лившуюся из полуоткрытого рта, - а потом мальчик выздоровел. Бедный Федор Михайлович…, - пачка денег догорала в камине, по ковру были разбросаны ассигнации. Марта сидела, покачивая Достоевского: «Не надо, не надо, все будет хорошо…»
Когда она открыла дверь герцогу, в гостиной уже было прибрано.
- У него припадок случился, - вздохнула Марта, указывая на Достоевского. Тот дремал на обитом бархатом диване:
- Он приказ в огонь бросил, Джон. Не поверил ему. Ты оказался прав, - Джон, на мгновение, коснулся ее руки:
- Мне очень жаль, Марта. Ты отдыхай, - велел он, - я его потом в пансион отведу. Держи, - герцог протянул ей письма.
Марта взяла кашемировую шаль и с чашкой кофе вышла на террасу. Сын писал, что в школе у него все идет отлично:
- Здесь есть мальчики из Индии, Гонконга и Америки, но в Японии и России никто не был. Они, мамочка, мне все в рот смотрят. Крестик я ношу, не волнуйся, икона у меня в комнате, и книги тоже. Милая мамочка, приезжай быстрее. Очень хочется тебя увидеть…, - письмо было на русском языке. Марта напомнила себе, что надо, по возвращению в Лондон, найти хорошего оружейника и переделать катану. Меч в Итон не поехал, а остался на Ганновер-сквер. Питер писал, что открытие завода прошло удачно:
- Теперь я занимаюсь сталелитейным предприятием, по соседству. Дорогая кузина, надеюсь, что у вас все в порядке и жду нашей встречи в Лондоне.
Марта распечатала третий конверт. Его переслали из Англии, но письмо было от Бет, со Святой Земли. Женщина улыбнулась, пробежав глазами, знакомый почерк и вернулась в гостиную. Джон сидел у стола, покуривая, блаженно вытянув ноги. Марта помахала письмом:
- Рождество я в Иерусалиме отмечу, дорогой мой. Бет и Джошуа женятся, в следующем месяце. Я у нее обещала подружкой быть. Отсюда отправлюсь в Ливорно.
- Наконец-то, - добродушно заметил Джон, - два года почти она училась. Я помню, ты мне говорила. Отменный она журналист. Наши газеты тоже ее колонки печатали. Послушай…, - он помялся. С дивана раздался слабый голос: «Марфа Федоровна…». Герцог велел себе: «Потом. Когда она в Англию вернется, поговоришь с ней».
Достоевский проснулся и обвел глазами свою скромную комнату. За открытыми гардинами виднелось полуденное солнце:
- Какой-то лакей меня сюда довел, из пансиона…, Господи, как неловко получилось, перед Марфой Федоровной…, - он приподнялся и увидел на столе шкатулку. Достоевский представил себе расчерченное на квадраты сукно стола, скачущий шарик. Перед ним встали зеленые, прозрачные глаза:
- Полина..., Господи, но ее не так зовут…, Нет, нет, именно так…, - он пошарил на ковре и чиркнул спичкой. Он шевелил губами, мотая головой. Достоевский видел бронзовую, склонившуюся к фортепьяно, голову, слышал ласковую, медленную музыку:
- И не понимаю, не понимаю, что в ней хорошего! Хороша-то она, впрочем, хороша; кажется, хороша. Ведь она и других с ума сводит…, Стройная. Очень тонкая только. Мне кажется, ее можно всю в узел завязать или перегнуть надвое. Следок ноги у ней узенький, мучительный. Именно мучительный. Волосы с рыжим оттенком. Глаза, настоящие кошачьи, но как она гордо и высокомерно умеет ими смотреть…., - он отложил перо. Опустив голову в ладони, Достоевский повторил: «Мучительный».
Он потушил окурок и стал быстро писать.
Эпилог. Ноябрь 1865, Иерусалим
На большой, подвальной кухне были разожжены все плиты. Из встроенных в стены очагов шел запах свежевыпеченного хлеба. Дина Судакова, в простом, холщовом платье, с волосами, прикрытыми туго замотанным платком, наклонилась над большим, медным противнем, с аккуратно разложенными, жареными курицами.
- Пять сотен человек за столы усядутся, - весело подумала Дина, - самая большая свадьба в этом году.
Женщины начали готовить три дня назад. Дина, посмотрела на свой хронометр:
- Дождусь всех, и пойду за нашей невестой. Я ночь не спала, а она пусть отдохнет. Еще не рассвело. Вчера вечером Бет, сидя в гостиной дома Судаковых, тихо спросила:
- Тетя Дина, как это будет? Мы в Америку вернемся, с Джошуа…
- Вернетесь, - уверенно заметила Марта. Она любовалась белым, атласным платьем, надетым на деревянный манекен. Марта повторила:
- Вернетесь. Помни, - она наклонилась и поцеловала высокий, цвета карамели лоб, - приедете в Париж, и получишь французский паспорт. В нем раса не указана, и в Америке, - зеленые глаза засверкали искрами, - тоже так будет, еще при нашей жизни.
Дина Судакова кивнула:
- Марта права, милая. Француженка и француженка. Язык у тебя, как родной…
Бет прошлась по тканому, арабскому ковру в гостиной. Открытые шкафы красного дерева были уставлены тяжелыми книгами в кожаных переплетах. Тускло блестели заглавия, сверкало в лучах заходящего солнца серебро высоких подсвечников. Осень выдалась теплая, сухая. Бет остановилась у окна и посмотрела на золотые листья гранатового дерева в маленьком дворике дома Судаковых, на высокое, голубое небо Иерусалима.
Женщины молчали. Тикали большие, ореховые часы на стене.
- Тетя Дина, - Бет провела ладонями по своему простому, шерстяному платью, - сказано: «Правды, и только правды добивайся». Это будет ложь…, - ее голос угас.
Дина переглянулась с Мартой. Зеленые глаза пожилой женщины окружала мелкая сеточка морщин. Марта со значением взглянула в сторону книг на полках. Дина вздохнула: «Милая моя, рав Судаков тебе, то же самое сказал. Я помню. Никакой лжи здесь нет. У тебя есть все права на французское гражданство. Когда у тебя и Джошуа дети появятся, - Дина улыбнулась, - тогда им все и расскажете, конечно, - она поднялась:
- Марта, пойдем готовить. Невесте не след это делать. Плиты у нас разожжены, на кухне, в ешиве. Мирьям нам поможет, когда с вызовами закончит.
Оказавшись во дворе, госпожа Судакова, кисло, сказала:
- Ты ей больше об этом напоминай. Тебя она слушает, как видишь. Мы не американцы, - жена раввина махнула рукой, - она мне все время говорит, что там люди другие.
Марта уверила ее:
- Все хорошо будет, тетя Дина. Спасибо, что меня приютили.
Госпожа Судакова вздернула бровь:
- Исаак все равно, в Цфат поехал, сразу после праздников. Только к хупе вернется, вместе с Джошуа. Ты семья, милая, - она поцеловала Марту в щеку, - и Бет веселее. Я ей за два года надоела, думаю, -Дина рассмеялась.
Они вышли на узкую, каменную улицу. Марта, незаметно, положила руку на живот. Во время плавания ее тошнило, но не сильно. Когда они пришвартовались в Яффо, недомогание прекратилось.
Мирьям, тогда, вместе с мужем, еще была на канале. Они собирались приехать к самой хупе. Марта решила:
- В Лондоне к акушерке схожу. Девочка…, - она ласково улыбалась, когда думала о ребенке.
В Баден-Бадене, она сухо сказала зятю:
- У вашей жены, Федор Петрович, был выкидыш, когда она из Санкт-Петербурга уехала. Во многом, благодаря вам, думаю.
Марта увидела, как похолодели его глаза и отрезала: «И больше говорить не о чем». Она спешила вслед за госпожой Судаковой и вспоминала, как Бет бросилась ей на шею, выбежав во двор дома. Они сидели, держась за руки, на скамейке под гранатовым деревом. Бет шептала: «Марта, милая, как я рада тебя видеть…, Спасибо, спасибо тебе, что ты приехала»
- Я обещала, - Марта прижалась белой щекой к смуглой, теплой щеке, - помнишь, когда мы девчонками были. Я свои обещания всегда выполняю.
Марта рассказала ей о смерти братьев Вулфов. Бет, в спальне, достала письмо из Вашингтона.
- Дорогой дядя Исаак, - читала Марта четкий почерк Дэниела Горовица, - с радостью сообщаю вам, что после праздников у меня была хупа. Моя жена Сара тоже передает вам пожелания здоровья и благополучия. Я посылаю пожертвование в фонд ешивы, в честь нашей свадьбы.
Бет повертела конверт: «Полковнику Вильямсону пожизненное заключение дали». Марта кивнула: