Страница 48 из 61
По дороге с вокзала Джон зашел на улицу Тиргартенвег. Он выпил чашку кофе с Тургеневым и забрал письма от семьи. Было сумеречно. Они сидели на террасе, собака, свернувшись, устроилась у ног Тургенева. Писатель потрепал пса за ушами:
- Говорил я вам, месье Жан, Федор Петрович никакого отношения к Третьему Отделению не имеет. Поиграл и уехал, как вы мне сказали. Не волнуйтесь.
- Не буду, - согласился Джон, покуривая папиросу.
В Карлсруэ он довел кузена до особняка, где размещалось российское посольство, и похлопал себя по карману пиджака:
- Помните, бумага с вашей подписью у меня при себе. Я вас подожду, мистер Воронцов-Вельяминов.
Родственник раздул ноздри и коротко кивнул. Всю дорогу до Карлсруэ Воронцов-Вельяминов молчал, шурша газетой, искоса поглядывая на спокойное лицо герцога. Оказавшись в пустом вагоне второго класса, Джон откинулся на деревянную спинку сиденья: «Поговорим о деле».
Федор Петрович, было, пытался сказать, что не занимается разведкой, но герцог усмехнулся: «Ваш департамент до этого года был ответственен за действия вне пределов Российской Империи».
- Я работал только с Польшей, - хмуро ответил Федор. Джон хмыкнул:
- Врет, конечно. Операцию в Ричмонд-парке русские готовили. Ладно, сведения он будет давать, а остальное, наша забота.
Джон посмотрел на свой хронометр и кивнул в сторону кованых ворот особняка: «Идите, господин Воронцов-Вельяминов».
Федор, не оборачиваясь, направился к входу.
Он ждал, пока придет кабель из столицы, подтверждающий его личность:
- Ничего. Рано или поздно я избавлюсь от этого Экзетера, как избавился от его отца. Однако он, наверняка, передаст мое согласие на работу еще кому-нибудь…, - Федор велел себе пока не думать об этом. Он передал Джону два документа, аффидавит за его подписью, подтверждающий дворянство племянника и распоряжение своему адвокату в столице начать дело о разводе.
- Очень хорошо, - заметил Джон, и вырвал из блокнота лист.
- Это счет в Лионском кредите, на который вы будете переводить деньги, каждый месяц, - герцог не стал пожимать ему руку. Он перешел на другую сторону улицы. Федор посмотрел вслед его прямой спине:
- Надо разыскать надежного человека из радикалов, - решил Воронцов-Вельяминов, - за деньги они все, что угодно сделают. Это, конечно, займет время, но я никуда не тороплюсь. Слава Богу, мальчики в безопасности. Не такие они люди, - Федор вспомнил прозрачные глаза невестки, - чтобы их трогать. Мадам Гаспар…, то есть Марта, не станет поднимать руку на кузенов своего сына.
Федор продал ожерелье первому попавшемуся ювелиру, всего лишь за три тысячи талеров. В тот же вечер он уехал в Берлин. Сидя в своем отделении, Воронцов-Вельяминов достал из саквояжа блокнот и задумчиво посмотрел на чистый, белый лист.
- Пан Вилкас, - пробормотал Федор, - найти бы его…, А где? Найду, - он устало закрыл глаза.
Письмо от жены Джон распечатал в парке, сидя на скамье, под газовым фонарем. Полина писала, что маленькая пошла, хотя пока неуверенно. Вдовствующая герцогиня, к Рождеству, собиралась переехать в замок.
- Дом в Саутенде надо перестроить, - Джон, улыбнулся, глядя на обведенный контур младенческой ручки, - следующим летом этим займусь.
- Питер, вместе с принцем Уэльским, открыл химический завод «К и К» в Ньюкасле, - читал Джон ровный почерк жены, - вся семья, конечно, была на церемонии. Я обещала Маленькому Джону, когда он подрастет, тоже туда поехать. Возвращайся быстрее, милый мой. Мы очень по тебе соскучились.
- И я тоже, - Джон вдохнул влажный аромат земли, запах мокрой, палой листвы. Днем прошел мелкий дождь.
Он шел к гостинице, думая о белом Рождестве, о том, как вся семья будет наряжать елку, в большом, уходящем каменными сводами вверх, обеденном зале. Джон думал, как будет гулять по парку, с детьми, и кормить оленей, а вечером, когда все отправятся спать, Полина усядется у камина и отдаст ему гитару: «Давно ты мне не играл, милый мой».
Джон обошел здание гостиницы и вскинул голову. В окнах номера Марты, через опущенные гардины, виднелся свет газовых рожков.
Он заметил какие-то тени, двигающиеся по комнате. Герцог нахмурился:
- Князь Карл, что ли, у нее в гостях? Она должна была со всеми попрощаться. Как бы мне это ей предложить…, - Джон нащупал в кармане почту для Марты. Ей написал сын из школы, Питер прислал записку, а еще один конверт был из Иерусалима.
- Предложить работать…, - Джон вздохнул: «Ладно, подумаю, как это лучше сделать».
Он взбежал по лестнице для слуг на второй этаж и постучал в дверь номера Марты.
- Федор Михайлович, - женщина мягко отняла у него руку. Он все стоял на коленях.
- Федор Михайлович, - повторила Марта, - я очень польщена, но я вас не люблю. И не полюблю, - она отвернулась. Достоевский, поднявшись, посмотрел на нее своими разными глазами:
- Зачем вы тогда меня пригласили, Марфа Федоровна? Играть со мной? - его голос стал высоким, резким. Он прошелся по комнате, взяв папиросу, чиркая спичкой: «Если я вам не по душе…, -Достоевский помолчал, - то так и скажите».
Она стояла, маленькая, хрупкая, в темном платье. Достоевский увидел у нее в руках какую-то бумагу.
- Я бы хотела остаться вашим другом, - зеленые глаза взглянули на него, - и, как друг, я считаю своим долгом отдать вам вот это, - Марта протянула ему документ.
- Я это взяла у жандарма, в Семипалатинске. Мне кажется…, - женщина помолчала, - вы знаете человека, что отправил распоряжение.
Достоевский пробежал глазами ровный почерк писаря и дошел до подписи: «Исполняющий обязанности начальника Третьего Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, коллежский советник Федор Петрович Воронцов-Вельяминов».
Он вспомнил высокого, рыжего студента с добрыми, голубыми глазами, провожавшего его домой, по ночному Петербургу, вспомнил, как Федор Петрович вздыхал:
- Я сиротой вырос, ни матери, ни отца не знал.
Достоевский увидел его улыбку. Сам не понимая, что говорит, он пробормотал:
- Слезинка ребеночка…., Нет, нет, Марфа Федоровна, - Достоевский скомкал бумагу, - это подделали, чтобы опорочить его. Он сын декабриста, он честный человек…, - Марта, было, рванулась к Достоевскому, но тот швырнул приказ в камин. Бумага вспыхнула, корчась в огне.
- Степушка так говорил, - подумала Марта, - но Федор Петрович был ему брат…, - документ рассыпался на мелкие искры. Она горько сказала себе:
- Теперь и не докажешь ничего. Хотя нет, - женщина рассердилась, - я этого так не оставлю.
- Это все ложь, - Достоевский выбросил окурок папиросы в серый пепел, оставшийся от бумаги:
- Ложь, Марфа Федоровна, Третье Отделение, на что угодно пойдет, чтобы порядочных людей очернить, - он поднес руку к голове и поморщился. В ушах шумело. Он, глядя на лицо Марфы Федоровны, внезапно почувствовал острую тоску:
- Не увижу ее больше, должно быть, - вздохнул Достоевский, - она в Россию приезжать не будет…, -Марта передала ему шкатулку.
Он смотрел на аккуратные пачки ассигнаций, а потом услышал ее нежный голос:
- Это для вас, Федор Михайлович. И вот еще, - Марта протянула ему тетрадь, - вы сможете сами издавать книги, не зависеть от журналов…, - Достоевский ничего не понимал. Он, дрожащей рукой коснулся ассигнаций:
- Здесь много, очень много…, Казино открыто, я удвою эту сумму, а потом…, - он даже закрыл глаза, так это было сладко.
- Только вы должны мне обещать, - настойчиво сказала Марта, - что вы прямо отсюда поедете в Россию, и не будете больше играть…, Федор Михайлович, - она даже испугалась, - что с вами?
Его плечи тряслись. Он схватил из шкатулки пачку купюр и швырнул ее в камин.
- Зачем! - крикнул Достоевский, - зачем тогда все это…, Вы не понимаете…, - он выронил деньги, Марта заметила, как подергивается его лицо. Она бросилась к Достоевскому, удерживая его, осторожно опуская на ковер, укладывая его голову себе на колени.
Марта видела припадки. Когда они жили в Киото, в замке его светлости Есинобы, у одного из слуг был больной сын.