Страница 37 из 61
Он сразу узнал этот голос. Мадам Гаспар была его соседкой. Она пела арию Марселины, как раз из «Фиделио», O wär ich schon mit dir vereint, «О, если бы я была рядом с ним».
- Почему она ее выбрала? - мучительно думал Федор.
- Ария о любви. Марселина хочет стать женой Фиделио..., Нет, такого быть не может, я ей не понравился. А если понравился? - он едва дышал. Марта пела и усмехалась про себя. По договоренности с Джоном, он обслуживал столы, с другими официантами, ей надо было спеть арию Марселины, как знак того, что Федор Петрович ей заинтересовался.
- Потому, что Леонора выдавала себя за Фиделио, - весело заметил Джон, - наш знакомый, думаю, в Баден-Баден не со своими документами приедет.
- Заинтересовался, - удовлетворенно думала Марта, вспоминая его тоскливый взгляд, - и еще как. Вот и хорошо.
Провожал ее князь Карл Монакский. Рассветало, над парком висело серое, туманное небо, только на востоке разгоралась полоска зари. Федор шел к гостинице, по сырой траве, думая о ее бронзовых волосах. Он представлял себе мадам Гаспар, маленькую, хрупкую, на огромной, гостиничной кровати, в пене кружев и шелка.
Она не сказала, сколько ей лет, однако упомянула, что рано вышла замуж, совсем девочкой. Муж ее умер в прошлом году, от лихорадки. Федор увидел морщинки вокруг красивого рта мадам Гаспар:
- Ей тридцать, наверное. На восемь лет меня младше. Господи, если Юджиния сдала девочку в воспитательный дом, если она там растет сиротой, моя дочь..., - он отбросил окурок:
- Мадам Гаспар прослезилась, когда говорила о сиротах. У нее детей нет, она не говорила ничего. Или, может быть, - Федор поднялся по ступеням гостиницы, - был ребенок и умер..., Бедная, как ей тяжело, наверное.
В коридоре он прислушался. Из-за двери ее номера не доносилось ни звука. Раздеваясь, он провел ладонями по лицу:
- У Карла Монакского четыре миллиона франков, а у тебя и десятой доли того нет, и это если все продать. И дети..., - Федор, на цыпочках, вышел на террасу. Французские двери ее гостиной были распахнуты, легкий ветер играл портьерой. Над кронами лип в парке он увидел тусклую, исчезающую, зеленую Венеру.
- Как ее глаза, - подумал Федор, - какая она все-таки красавица.
Он выкурил папиросу и долго ворочался в своей постели, слыша музыку, ощущая прикосновение ее руки, нежной, такой близкой, как будто бы рядом с ним была мать.
Джон накрыл ужин и выскользнул из номера. У него был свободный вечер. Герцог решил пройтись по городским пансионам, и узнать в каком из них остановился русский, Достоевский.
- Я сама с ним поговорю, - твердо сказала Марта, - когда ты его найдешь. Он хороший человек, Джон. Он очень мне помог в Семипалатинске. И Степану тоже. В рулетку он не играет, здесь беспокоиться не о чем. Я пойду и встречусь с ним.
Марта потушила папиросу и поднялась. В коридоре слышались голоса гостей. Федор Петрович шел сзади. Он выбрал хорошо сшитый, темный смокинг. Марта вспомнила: «Правильно, принц Уэльский их ввел в моду. Фраки теперь только на балах и званых обедах носят». Она заметила кремовую розу, в ег петлице и подождала, пока князь Карл поцелует ей руку. Марта звонким, певучим голосом сказала: «Позвольте вам представить, господа. Герр Отто Беккер, из Берлина, мой друг».
Федор застыл: «Господи, я не верю, она назвала меня другом...». Он счастливо улыбнулся и склонился над ее тонкими, пахнущими жасмином, пальцами. В свете газового рожка играли, переливались изумруды на ее левом запястье. Федор, ослепленный их сиянием, на мгновение, закрыл глаза.
Игра в баккара шла в отдельном кабинете, за овальным, покрытым зеленым сукном столом. Шипели газовые рожки, колебались огоньки свечей. Мадам Гаспар сидела напротив Федора. Играла она отменно, но ставила мало, по пять, десять талеров. У нее было спокойное, сосредоточенное лицо, в маленьком ухе колебалась изумрудная сережка.
Марта так и не дождалась записки от Джона. После ужина компания спустилась вниз. Марта, кутаясь в легкую, бархатную, вечернюю накидку, искоса посмотрела на сумеречный парк. Зажигали газовые фонари, на эстраде играл оркестр.
- Ладно, - решила Марта, - он, наверняка, нашел Федора Михайловича. Завтра узнаю, где он живет, и мы увидимся.
Накидку ей подавал герр Беккер. Мужчина, на мгновение, задержал руки на ее стройной спине, вдыхая запах жасмина. Мадам Гаспар не доходила головой ему и до и плеча. Федор, опустив глаза, увидел белую, тонкую щиколотку в кружевном чулке цвета лесного мха.
- Встать бы на колени, - горько подумал он, - Пушкин писал: «Как я хотел тогда, с волнами, коснуться милых ног устами..., Она и внимания на меня весь ужин не обращала. Разве что только на террасе...»
За кофе она играла им Шопена, медленный, завораживающий этюд. Федор следил за ее тонкими пальцами, бегающими по клавишам пианино розового дерева. Она зажгла свечи: «Ничто не заменит живого огня, господа». В ее бронзовых волосах виделись отсветы пламени. Федор вспомнил:
- Степан говорил. Наша..., наша мать была пианисткой. Училась у Бетховена. А бабушке Моцарт посвятил сонату. Как она играет..., - он закрыл глаза и велел себе: «Не думай о них. Мать была женой бунтовщика, преступника, а все эти Кроу шпионы, и больше ничего».
Федор не хотел иметь ничего общего с заграничной родней. Он всегда говорил сыновьям, что их мать враг престола, что она обманула его, Федора, вкралась к нему в доверие, что она не любила мальчиков, а просто ждала удобного момента, чтобы сбежать.
Он слушал музыку, глядя на тяжелый узел бронзовых волос. Мадам Гаспар склонилась над фортепьяно. Федор, внезапно, решил:
- Она отдаст мне девочку, а после этого пусть катится на все четыре стороны. Я хочу, чтобы меня любили, хочу, чтобы..., Мадам Гаспар не выйдет за меня замуж, - Федор скрыл вздох, - даже если я ей признаюсь, кто я такой. Зачем я ей? Она богата. Ее муж чуть ли не половиной плантаций на Мартинике владел. Может быть, - Федор застыл, - если я ей по душе, если..., Она говорила, что хочет остаться в Европе, в Париже. Я буду приезжать, буду возить ее в Италию, в Остенде, сюда, в Баден-Баден..., - он покосился на князя Карла. Принципал сидел, сложив руки на заметном животе, и блаженно улыбался, глядя на мадам Гаспар. Лысина, едва прикрытая светлыми, редкими волосами, блестела.
- Четыре миллиона франков, - напомнил себе Федор и разозлился:
- Ну и что? Я выиграю эти деньги, даже большие выиграю. Тогда мадам Гаспар мне не откажет. Я просто хочу, чтобы меня любили, - повторил он себе. Федор вспомнил ласковое, мимолетное пожатие ее руки, и то, как мадам Гаспар вела его на балу. Под кремовым шелком платья он касался ее узкой спины, теплой, такой теплой. На рассвете ему хотелось укрыть ее в объятьях, положить голову ей на плечо и заснуть, ничего не боясь, не видя страха в ее глазах, заснуть, держа ее руку в своей руке.
- Герр Беккер, - очнулся он от ее требовательного голоса, - принесите кофе на террасу. И себе возьмите чашку.
Федор заметил, как недовольно смотрит на него князь Монако. Немецкий генерал раздул ноздри. Он стоял у стола, примериваясь к десертам. На серебряном блюде лежали крохотные, деликатные пирожные, итальянский виноград, сладкие, сочные персики.
- Смотрите, - весело подумал Федор, - смотрите и завидуйте, господа. Тем более, когда я сорву банк..., - он подумал, что всегда успеет добраться до Юджинии, где бы она ни была.
- Венеция, - решил Федор, - я отвезу мадам Гаспар в Венецию. Пока война не началась. Король Виктор Эммануил не успокоится, пока не объединит всю Италию. Мы будем жить в палаццо, с видом на Большой Канал..., - Федор вышел на террасу. Она стояла, куря папиросу, глядя на огоньки газовых фонарей в парке, на очередь ландо внизу, у ступеней гостиницы. Постояльцы возвращались с пикников.
Мадам Гаспар повернулась. Женщина приняла от него чашку кофе и коротко кивнула: «Спасибо, герр Беккер». Их руки, на мгновение, встретились. Марта увидела, как побледнел Федор Петрович, как он сглотнул. Пытаясь справиться с собой, мужчина провел ладонью по хорошо постриженным волосам. На длинных, сильных пальцах, она заметила рыжие волоски. Марту вдруг затошнило.