Страница 34 из 61
Федор, с неожиданным для себя интересом, прочел «Записки из Мертвого Дома». Он даже похвалил Достоевского, обедая в узком кругу своих людей:
- Сразу видно, человек знает, о чем пишет. Не то, что другие литераторы. Они дальше Павловска не выезжали, а строчат вирши о тяжелой доле крестьян, - Федор усмехнулся: «Николай Алексеевич Некрасов и вовсе в Италии это делает».
Федор с удовольствием замечал, что литература постепенно освобождалась от ненавидимого им многословия и сентиментализма. Он получил из цензуры экземпляр «Госпожи Бовари». Федор, прочитав книгу за два вечера, сказал своему начальнику, князю Долгорукому:
- Эмму порядочный муж должен был бы избить до полусмерти, однако написано отменно, Василий Андреевич. Пусть печатают. Может быть, печальный конец героини послужит уроком неверным женам, и они придут к раскаянию, - Федор вздохнул.
Это было еще до побега Юджинии. После исчезновения жены Федору все сочувствовали. Отец Иоанн даже намекнул ему, что может поговорить кое с кем из консистории.
- Обычно такие дела тянутся долго, - священник покрутил пальцами, - но вы, Федор Петрович, оплот церкви, жертвователь..., Она сбежала, оставила вас воспитывать детей, одного..., В Синоде поймут ваше желание как можно быстрее вступить в законный брак. Вам нужна супруга, мать для детей...
Голубые глаза Воронцова-Вельяминова погрустнели: «Нет, нет, святой отец, я надеюсь, что Евгения Александровна вернется, раскается..., Иисус учит нас прощать прегрешения других людей».
Федор не хотел вступать в законный брак.
Ему нужна была Юджиния, покорная, стоящая на коленях, целующая его руку. Ему хотелось видеть страх в ее лазоревых глазах. Воронцов-Вельяминов, отогнал эти мысли:
- Отличная возможность привязать к себе Федора Михайловича. Он, после «Записок из Мертвого Дома», стал кумиром молодежи. К нему вся Россия будет прислушиваться. Писатель он, конечно, гениальный. Возьму расписку, проведу эту трату, как оперативные расходы..., Понятно, что он сюда играть приехал. Если проиграется, выдам еще, - Федор искоса взглянул на дрожащие пальцы Достоевского: «А в Санкт-Петербурге напомню о его долге. Мягко, разумеется».
Он объяснил Достоевскому, что находится в Баден-Бадене по заданию своего министерства юстиции, под чужими документами.
- Мы подозреваем, что здесь находится опасный уголовный преступник, Федор Михайлович, -Воронцов-Вельяминов предложил ему папиросы, - речь идет о человеке, который ни перед чем не остановится. Мы хотим провести его экстрадицию в Россию. Я здесь по договоренности с полицией княжества Баден-Вюртемберг, - Федор, обаятельно, улыбнулся, - не выдавайте меня, пожалуйста. Герр Отто Беккер, запомните.
Достоевский кивнул, смотря на Воронцова-Вельяминова своими странными, разного цвета глазами.
- Я понял, - он раскурил папиросу, - понял, герр Беккер. Мы с вами семнадцать лет знакомы, - вдруг, задумчиво, сказал Достоевский, - как время летит. Хорошо, что у вас дети есть, - он мимолетно улыбнулся и махнул рукой:
- Да что там..., Герр Беккер…, - Достоевский покраснел: «Просто попроси. Он хороший человек, христианин, он сын декабриста. Он тебе о своем сиротском детстве рассказывал. Он не откажет, а ты потом отыграешься и все вернешь».
- Герр Беккер..., - вздохнул Достоевский, - не могли бы вы...
Федор потянулся и потрепал его по плечу:
- Федор Михайлович, говорить не о чем. Мы с вами оба русские, на чужбине, я все понимаю. Не беспокойтесь, у меня эти деньги не последние, - Достоевский отвернулся и пробормотал: «Я вам расписку выдам, Федор Петрович, чтобы все было, как положено. Я верну, непременно...»
- Конечно, - Федор взглянул на свой хронометр: «Пообедаем в каком-нибудь ресторане, где сытно кормят, Федор Михайлович. Угощу вас, выпьем за знакомство..., Найдем вам приличный пансион, -он поднялся: «Я очень рад, что мы встретились».
Они уходили вдаль по аллее Лихтенталер. Месье Дешан, выйдя на террасу, убирая кофейник и чашки, пристально посмотрел им вслед. Он быстро поднялся на третий этаж по узкой, служебной лестнице и постучал, условным стуком, пять раз, быстро, в дубовую дверь номера мадам Гаспар.
Марта сразу же открыла.
- Возьми бинокль и выйди на террасу, - шепотом, не переступая порога гостиной, велел Джон, - наш общий знакомый кого-то здесь встретил.
Бинокль был на вид легкомысленной безделушкой из слоновой кости и серебра. Его Марте сделали в вулиджском Арсенале. Линзы в него вставили сильные, отлично отшлифованные. Марта, увидев рыжую голову Федора Петровича, почувствовала, как бьется у нее сердце. Мужчины остановились на углу:
- Федор Михайлович плохо выглядит, - Марта прикусила губу, - что с ним случилось..., Он не может работать на Третье Отделение, он не такой..., Господи, надо сказать Джону. Нельзя скрывать.
Она вернулась в номер и быстро набросала несколько строк на отельной бумаге с монограммой.
Герцог стоял в пустынном коридоре, держа кофейник. Он прочел записку. Джон, одними губами, сказал: «Я отменяю операцию, он тебя раскроет».
- Нет, - так же тихо отозвалась Марта, - я тебе обещаю, все будет в порядке. Под мою ответственность, - жестко добавила она и кивнула: «На балу встретимся».
В дальнем конце коридора раздался лай собачки. Марта захлопнула дверь. Женщина прислонилась к ней спиной: «Господи, не думала я, что его увижу». Она вспомнила медленный, широкий Иртыш, и его голос: «Я вас всегда буду помнить, хоть мы более и не свидимся».
- Вот и свиделись, Федор Михайлович, - Марта вертела бинокль. Убрав его в ридикюль, женщина позвонила личной горничной. Пора было готовиться к балу.
Федор вошел в большие, раскрытые на лужайку двери курзала, когда танцевали котильон. Он задержался. Сначала они долго обедали с Достоевским в простом ресторане. Федор Михайлович рассказывал ему сюжет нового романа: «Вы юрист, Федор Петрович, мне важно знать порядок работы полицейских. Моего героя будут арестовывать».
Федор потер гладко выбритый подбородок и заказал еще бутылку вина: «С удовольствием помогу вам, Федор Михайлович. Я с уголовными делами хорошо знаком».
- Станете моим героем, - подмигнул ему Достоевский: «Мы с вами ведем задушевную беседу, и следователь мой будет говорить с этим студентом, убийцей...»
- Надеюсь, - Федор попробовал рислинг, - что ваш герой придет к раскаянию, Федор Михайлович, посредством веры православной. Вы и сами с Евангелием не расстаетесь.
В ресторане было тихо, час обеда прошел. Они сидели на деревянной террасе, выходившей в маленький пивной сад. Сентябрь был теплым. Над их головами, в синем, чистом небе плыли, перекликаясь, птицы.
- Великий князь Константин, наверняка, в Беловежской пуще, - вспомнил Федор: «Каждый год он туда ездит. Не пропускает охотничьего сезона. Но там глушь, места дикие. После того, как мы восстание подавили, поляков можно больше не опасаться. Хоть бы они все передохли».
Его беспокоил Ярослав Домбровский. Мерзавец сбежал из московской пересыльной тюрьмы, куда его привезли по этапу. Федор подозревал, что поляку помогли. Он внимательно следил за радикалами. От «Земли и Воли», после разгрома польского восстания, почти никого не осталось, Чернышевский был надежно упрятан на каторге, в Нерчинске, но Федор знал, что и в столице, и в Москве студенты организуют подпольные кружки.
- Вернусь, и займемся ими, как следует. Надо внедрить кого-нибудь надежного в их ряды. Как меня, в свое время, - он еле заметно улыбнулся: «Я сам тогда к Дубельту пришел, мальчишкой, девятнадцати лет от роду. Сказал, что хочу служить императору. И буду служить, и мои дети тоже».
Федор неоднократно предлагал начальству избавиться от Герцена. Он был готов сам поехать в Лондон и застрелить мерзавца.
- Поймите, - горячо говорил Федор на совещаниях, - это словно гангрена. Когда врачи ее видят, они безжалостно ампутируют конечность, чтобы предотвратить смерть человека. Мы не хотим гибели России. Надо оставить сантименты, надо избавляться от врагов престола.