Страница 10 из 61
- Сейчас, - велел себе Пьетро и вздохнул: «Мамочка..., Я хочу прощения попросить. Вы, хоть мне и не по крови родители, но я не должен был...». У него были такие же, как в детстве, серые, большие глаза. Вероника вспомнила, как Пьетро, малышом, засыпал, держась за ее руку. Мальчик зевал: «Я люблю тебя, мамочка...»
Зашуршал шелк. Мать присела на ручку кресла и прижала голову Пьетро к своему мягкому боку. Дома Вероника не носила корсетов, только артистические, длинные, свободные платья, их шила Сидония. Она говорила, а потом, поцеловала темный затылок: «Это ты меня прости, милый. Когда отец твой погиб, я сама не знала, что говорила, что писала тебе. Моя вина».
- Тетя Рэйчел, - потрясенно, подумал мужчина: «И папа..., Значит, он мне был отец. Аарон мой брат, Диана и Ева сестры...»
Вероника, будто услышав его, помолчала: «Не надо им об этом говорить, сыночек. Пусть все останется, как было. Кроме меня, нет никого, кто знает. Я боялась, - призналась женщина, - что ты в Святую Землю соберешься, когда это услышишь».
Пьетро коснулся губами ее руки и поднял глаза. Мать плакала. Он усадил ее в кресло, и встал на колени, уткнув голову в шелк ее платья. Вероника наклонилась, обнимая его. Пьетро тихо сказал: «Поэтому ты тетю Рэйчел праведницей называла, мамочка».
- Когда ты еще не родился, - Вероника посмотрела куда-то вдаль, - мы Рэйчел пообещали, что ты священником станешь. Видишь, как получилось, - она нежно взяла большие руки сына. Пьетро вспомнил: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Мама, мамочка моя...»
Он стоял, осторожно обнимая Веронику. Мать, стерев слезы со щек, рассмеялась:
- Все, все, милый. Теперь вы со мной, больше никуда не уедете. Когда кузина Марта вернется из Парижа, мы с тетей Сидонией большой прием устроим. А потом в Мейденхед отправимся. Но сначала я мистера Фарра вызову. Он принцессу Уэльскую лечит. Пусть он Эми осмотрит, - мать, лукаво, взглянула на Пьетро и решительно велела: «Иди, отдыхай, с женой. О багаже я позабочусь, когда его привезут».
- Все закончилось, - Пьетро, облегченно закрыл глаза, чувствуя прикосновение ее прохладных, знакомых пальцев: «Теперь не будет ничего, кроме счастья».
Комната в пансионе была обставлена хорошей мебелью красного дерева. В умывальной текла и горячая, и холодная вода. Окно выходило на Гоуэр-стрит. Британский музей был совсем неподалеку. Волк пожалел, что у него нет времени записаться в библиотеку. Он бы, с удовольствием, поработал в тишине читального зала, но к осени ему надо было приехать в Бельгию. Он рассчитывал в сентябре защитить диссертацию. Потом Макс хотел, по французским документам Вильнева, наняться забойщиком в «Угольную компанию де ла Марков».
Маркс почесал седоватую бороду: «Очень хорошо, что ты в Америке нашел надежных людей, Макс. Там тоже нужны ячейки Интернационала».
- Будут, товарищ Карл, - уверенно отозвался Волк. Они сидели в саду Маркса, на Мэйтленд-парк-роуд. Пышно цвела сирень, жужжали пчелы. Волк, довольно, подумал: «Осталось навестить кузину Мирьям, а потом Париж. Схожу в ту забегаловку, на рынке, поем лукового супа, сыров..., Кузину Юджинию увижу».
Волк предполагал, что в это раз у него может ничего не получиться. Кузина, как он думал, вряд ли еще отошла от своей жизни в России, и кроме, как на Анри, ни на кого, и смотреть не хотела.
- Если не сейчас, - присвистнул он, - так позже. Я никуда не тороплюсь. В Женеве, наверняка, будут какие-нибудь жены эмигрантов из России, юные нигилистки..., - Макс, отчего-то вспомнил пани Аполлонию: «Она, наверное, в Сибири сгинула. Брата ее повесили, той осенью, когда я из Литвы уехал. Я читал, в газетах».
Маркс рассказал ему, что Ярослав Домбровский в Париже. Волк занес это в свой блокнот. «Я его найду, товарищ Карл, - пообещал Волк, - он, думаю, сколотил ячейку из польских эмигрантов. Товарищ Ярослав отличный боец».
Генеральный Совет Первого Интернационала единогласно поручил Волку работу доверенного связного между ячейками на континенте.
- И в Америке, - Маркс подписал его удостоверение, - ты нам тоже пригодишься, Волк. Попозже, - он отдал Максу бумагу и, внезапно, улыбнулся:
- Я тебя восьми лет от роду помню. Когда ваш отец в Париже погиб, - Маркс помолчал, - мадам Джоанна вам «Манифест» читала. Шрам-то у тебя остался? - Маркс покрутил ладонь Волка. Макс рассмеялся: «Столько лет прошло, товарищ Карл. У меня с тех пор другие шрамы появились. Но я тогда дал клятву служить делу пролетариата и от нее не отступлю».
Волк получил еще одно задание. На крупных предприятиях Бельгии, Франции и Германии надо было начинать создание профессиональных союзов. Он кивнул:
- Конечно. Забастовки должны проходить под знаменем борьбы рабочих за их права. Ограничение трудового дня, пенсии, - Волк стал загибать пальцы, - пособие по болезни, инвалидности. Месье Поль не зря тридцать лет отстаивал интересы трудящихся. Я в этом разбираюсь, - Волк пожал руки членам совета. Они, поднявшись, тихо, спели «Марсельезу».
- Прадедушка был бы рад, - Волк сидел в кресле у стола, в своей комнате, осторожно, аккуратно подпарывая шелковую подкладку саквояжа, - и дедушка тоже. Они боролись за установление демократической власти..., Конечно, тогда было другое время. Эти полумеры больше не нужны. Коммунизм, - Волк взял иглу, - вот будущее нашего мира.
У него были ловкие руки. Тайник никто бы не обнаружил. Удостоверение было написано на простой бумаге. В нем говорилось, что товарищ Макс, он же Волк, пользуется всемерным доверием Генерального Совета Первого Интернационала. Всем ячейкам организации предписывалось оказывать ему поддержку.
Волк закончил работу, поставил саквояж в гардероб орехового дерева и прошел в умывальную. За окном вечерело. Он с удовольствием подумал, что не зря попросил комнату с отдельным входом.
- Вряд ли кузина Мирьям меня к себе поведет, - Волк, тщательно вымывшись, взял флакон с эссенцией ветивера. Он успел зайти в лавку для джентльменов на Джермин-стрит, и купить себе отличную опасную бритву, немецкой работы, с ручкой слоновой кости.
- Когда поеду в Бельгию, - Макс стоял перед зеркалом, медленно бреясь, - оставлю все вещи у бабушки. На шахтах мне такое не понадобится.
Он даже не думал о том, что где-то здесь, в Англии, его ребенок.
- Во-первых, - Волк, сидел за бургундской говядиной, во французском ресторане, в Сохо, - я совершенно не уверен в том, что он мой. То есть она. Мало ли с кем развлекалась эта пиявка, когда я из лагеря уезжал. Там двадцать человек добровольцев было. Во-вторых, - он отпил бордо, - ее дед каноник Кентерберийского собора. Наверняка, он не бедствует. Мои деньги ему совершенно не нужны. Не то, чтобы я собирался признавать этого ребенка, конечно, - Волк попросил счет. Внимательно проверив его, Макс оставил десять процентов на чай.
У «Фортнума и Мэйсона» Волк купил итальянских персиков, французских вишен и сладких, сочных слив.
- Кузина Мирьям, наверняка, цепляется за свои религиозные предрассудки, - весело подумал Макс, расплачиваясь, - даже вино пить не будет.
На всякий случай он все же взял пару бутылок хорошего, красного бордо. Белое было никак не охладить, а Макс не любил портить отменное вино.
Запонки у него были скромные, серебряные, рубашка, свежая, белоснежная. Он оделся, завязал серый, шелковый галстук и запер дверь своей комнаты на ключ. На улицах зажигали газовые фонари. Волк помнил адрес собрания:
- Рядом, на Чаринг-Кросс, в книжной лавке. Зал, где я пиявку встретил, снесли. Там теперь железнодорожная станция. Вот и хорошо.
Волк понял, идя по Тоттенхем-Корт-роуд, что не помнит, как выглядела Анита.
- И не хочу помнить, - он завернул в цветочную лавку и купил букетик пармских фиалок, - мне это ни к чему.
У лавки было многолюдно. В окнах красовались большие афиши: «Общество Профессионального Развития Женщин. Публичная лекция и дебаты: «Может ли женщина быть врачом?». Выступают мисс Андерсон и мисс Кардозо».
Капитан Кроу шел по противоположной стороне тротуара, домой, в Блумсбери. Наримуне-сан побежал в Мэйфер. Сегодня приехали Пьетро и его сестра. Он и Стивена приглашал, уверяя, что Вероника будет рада, но инженер махнул рукой: