Возможность выбора (роман)

Жизнь Маркуса и Сулли быстро вошла в колею. Сулли работала кассиром на железнодорожном вокзале, Маркус крыл жестью крыши, а дядя по вечерам с нетерпением ждал их возвращения домой.

Дядина квартира, его мебель и наличие всех необходимых хозяйственных предметов избавили молодоженов от трудностей начала совместной жизни. Если же дядя временами хмурился, то Сулли и Маркус понимали, что за налаженный быт надо чем-то расплачиваться. Старик, обладавший обширным кругом интересов, хотел, чтобы с ним беседовали. Временами объем знаний дяди действовал на Маркуса угнетающе. Когда дядя расспрашивал Маркуса о его работе, тот со знанием дела говорил о плоском и выпуклом вальцевании, описывал, как крепятся желоб и стреха. Старик с усмешкой выслушивал его и интересовался, с помощью какой формулы Маркус определяет, как должны располагаться швы, чтобы они лучами симметрично сходились к вершине шпиля. Маркус надеялся, что любознательный старик успокоится, если начать ему подробно описывать какую-нибудь неинтересную для него деталь, но дядя прямо-таки вгрызался в самую сущность процесса и требовал подробнейших разъяснений. К чему все это человеку, стоящему одной ногой в могиле? Маркус не привык заниматься вещами, которые его непосредственно не касались. Старика же интересовали формулы и всякие особые случаи — но ведь за это платили другим, а не Маркусу.

Старик не попрекал Маркуса ограниченностью его знаний, но со временем высокомерная улыбка Суллиного дяди стала раздражать Маркуса. Возвращаясь с работы, уставший Маркус старался по возможности избегать расспросов старика. Иной раз он жаловался на головную боль или простуду, в другой раз побыстрее съедал свой ужин и скрывался в соседней комнате, чтобы полежать. Теперь он и Сулли спали на новой широкой кушетке, которая не гармонировала со старыми колченогими стульями, темными шкафами и комодами. Иногда Маркусу казалось, что дядя любыми путями старается навязать им свою волю и даже прибегает для этого к помощи своего барахла.

После того как Сулли вышла замуж, у старика как будто прибавилось здоровья и сил. Может быть, его успокаивало сознание того, что в доме появился молодой и сильный мужчина. Сулли, чья фигура расплывалась все сильнее, чувствовала себя неважно, быстро уставала, и в последнее время на нее уже нельзя было положиться.

Так как дядя чувствовал себя лучше, в нем росло желание общаться с людьми. Прожив долгие годы в одиночестве, он не скрывал, что радуется молодой семье, и стремился постоянно находиться в их обществе. Если Сулли и Маркус уединялись в своей комнате, то вскоре раздавался нетерпеливый стук. Маркус старался щадить Сулли, выходил к старику и, жертвуя собой, просиживал с ним целые вечера. Он, как умел, отвечал на вопросы, но обычно слушал, поскольку красноречием не блистал. Не было такой темы, в которой старик не разбирался бы. Говоря о литературе, он перечислял труднопроизносимые незнакомые имена, говорил о героях книг как о своих хороших знакомых и называл произведения, о существовании которых у Маркуса не было ни малейшего представления. Временами старик заводил разговор о своих картинах. Эти голые женщины, откормленные быки и красавцы мужчины играли важную роль в каких-то древних мифах. Черт с ними, думал иногда со злостью Маркус, все это происходило так давно, что разговоры о них выеденного яйца не стоят, — лучше бы прислушивался, как работает собственное сердце, у самого в чем только душа держится. Когда старик добирался до политики, а Маркус по-прежнему оставался равнодушным, дядюшка начинал сердиться.

— Ладно, — говорил он, размахивая руками. — В своем деле ты не мастак, о литературе и искусстве не имеешь ни малейшего представления, но быть в курсе политических событий обязан каждый мужчина.

Слова старика утомляли Маркуса больше, чем грохот железа на крыше.

Когда их на работе изредка собирали на лекцию, Маркус потихоньку засыпал. За чужими спинами это удавалось неплохо, здесь же, дома, он должен был сидеть, не смежая век, против старика и послушно глядеть ему в рот.

Маркус стал с нетерпением ждать рождения ребенка. Тогда появился бы предлог уклониться от утомительных бесед со стариком. Он был готов даже стирать в ванной пеленки, лишь бы избавиться от его разглагольствований.

Позднее Маркус поражался тому нетерпению, с которым он ждал, когда его законная жена произведет на свет ребенка от чужого мужчины. Маркус не представлял себе, кто мог быть в действительности отцом ребенка. Сулли на это не намекала, а Маркус не решался требовать объяснений.

У Орви не было ни капли тщеславия, однако Лулль пыталась заглушить даже ее самые робкие устремления.

— Я ведь вижу тебя насквозь, — говорила она Орви. — К чему тебе высшее образование? Нет у тебя ни силы воли, ни мужского ума, ни выдержки. Нет смысла учиться, если тебе это не под силу. Только глупцы прут вслепую, стараются через силу и надрываются. У женщины в обществе свои обязанности, и будет лучше, если она не станет соваться, куда ей не следует. Слава богу, ты привлекательное существо и в жизни не пропадешь. Больно смотреть на тех, кто выбрал профессию не по себе. Если же ты окончишь вуз, то ведь не плюнешь так просто на затраченные годы? Лучше присмотреть себе какую-нибудь скромную должность, это даст тебе радость, и на сердце будет спокойно.

В то время Лулль уже работала в ателье и постоянно держала руку на телефоне, чтобы позвонить куда следует, когда появятся воры-разбойники. Но Орви тогда еще подозревала, что ее мачеху обуревают мечты о славе.

— Ты даже не представляешь, до чего трудно жить образованному человеку. Все только и стараются обогнать друг друга. Кто-то сделал карьеру, а остальным это — нож в сердце. Человека начинает мучить вопрос: почему другой? Почему не я? Ведь способности-то в школьные годы у нас были более или менее одинаковые. Почему же он меня обскакал, что помогло ему добиться успеха? И начинаются интриги, ссоры, бесконечные метания; зависть и злоба раньше времени старят их. Человек всю жизнь терзается, никогда он не доволен достигнутым. Кому от этого весело?

Орви слушала Лулль с жадным любопытством. Жизненная мудрость Лулль поразительно совпадала с ее собственными доводами. Человека охватывает блаженное довольство самим собой, когда кто-то так точно высказывает его мысли. Жизнь вдруг кажется намного привлекательнее, ты уже не глупое упрямое существо и ничем не отличаешься от других людей.

— Человек свободен, если он волен выбирать работу по своему усмотрению. Слава богу, средняя школа дает человеку достаточно интеллигентности, чтобы он мог без особого труда приобрести любую конкретную профессию. Если же ты специалист с высшим образованием, то сиди как чурбан на указанном тебе месте и сноси все безропотно.

Той весной мачеха всерьез занялась воспитанием Орви. Иногда она спрашивала будто невзначай:

— Послушай, а этот Реди слегка не того?

— То есть как? — удивлялась Орви.

Лулль подносила палец к виску и поясняла:

— Уж больно он ребячлив для своего возраста.

В такие минуты Орви чувствовала себя крайне неловко. Ей хотелось с рычанием броситься на Лулль, чтобы защитить Реди. Однако Орви молчала и смотрела в сторону. Временами она оказывалась в полнейшей растерянности — колебалась между двумя лагерями. И Реди и Лулль тянули ее каждый в свою сторону. И тот и другая хотели подчинить себе Орви; если она согласно кивала в ответ на рассуждения мачехи о дальнейшей учебе, то ей следовало перенять и отношение Лулль к Реди. Если же сердце перетягивало ее на сторону Реди, то она должна была следовать его программе. Реди уже и так проявлял признаки нетерпения, уклончивые ответы Орви о выборе специальности его не удовлетворяли. У Орви не хватало смелости сказать ему прямо в глаза, что она и не собирается дальше учиться, было стыдно признаться в своем равнодушии и отсутствии всяких интересов. Чтобы противостоять давлению Реди, Орви нуждалась в опоре и поддержке умудренной жизнью Лулль. Только в этом случае она могла надеяться, что добьется вольготной жизни взрослого человека, о которой она сейчас больше всего мечтала.