Страница 116 из 156
Подсознание говорило Орви, что не стоит подвергать потрясению ни себя, ни других. Кроме того, все это могло оказаться вымыслом нездорового человека, и тем глупее было бы потом расхлебывать заваренную кашу. Пусть мама, вязавшая белую шаль, продолжает оставаться на пьедестале.
Не стоит лишать отца его отцовских прав.
Так Орви и не поделилась ни с кем своими заботами и тайной.
Благодаря встрече с незнакомой женщиной Орви повзрослела. Она стала намного рассудительней.
Несколько дней она обходила стороной дом из плитняка. Затем в ней заговорили угрызения совести, и она специально замедляла шаги на аллее и оглядывалась по сторонам, кого-то высматривая. Но та женщина так больше никогда и не появлялась.
Временами Орви начинала верить, что женщина говорила правду. Она пыталась представить себе лицо незнакомки. Хотя в тот раз и валил снег, Орви впоследствии все же находила в себе поразительное сходство с той женщиной.
Проблемы родственных отношений в тот период нередко занимали ее воображение.
По вечерам Орви незаметно разглядывала отца, читавшего за столом газету. Когда же она пыталась внушить себе, что это чужой для нее человек, у нее внутри все опускалось и холодело.
Постепенно Орви успокоилась, ведь женщина с чернобуркой словно в воду канула. Орви стала считать ее призрачным злым духом, нарочно пытавшимся нарушить ее душевное спокойствие. Позднее, вспоминая о том происшествии, Орви даже пыталась развеселить себя: ведь на самом деле женщина просто искала пропавший лисий хвост. Она подарила его когда-то ребенку, которого тоже звали Орви. Со временем все в ее голове перепуталось, и она начала приставать к любой Орви, которую ей удавалось выследить.
Словно кто-то невидимый подгонял Маркуса и диктовал ему поступки.
Маркусу уже некоторое время был известен адрес Сулли, и однажды вечером этот невидимка подсказал, что настало время навестить ее. Как и когда-то, собираясь на танцульку, Маркус начистил ботинки, надел чистую рубашку и отправился в путь. Паула озабоченно глядела ему вслед.
Неожиданное появление Маркуса не удивило Сулли. Она вела себя непринужденно, без всякого стеснения обняла Маркуса и прижалась щекой к лицу парня.
Сулли жила в большой квартире своего дяди. Маркуса поразила откровенность, с которой Сулли описала свое положение. Она рассказала, что дядя позвал ее к себе, чтобы она за ним ухаживала. Сулли должна была разделять общество тяжело больного сердечника и облегчать последние дни его жизни. Дядя обещал составить завещание на нее. Сулли заметила, что дядя богат, но в глазах ее при этом не было ни тени жадности или стремления поживиться за чужой счет.
Квартира, набитая непривычным для Маркуса хламом, не казалась ему бог весть каким богатством. Парень скользнул взглядом по темным комодам, буфетам с пыльными стеклами, посмотрел на старинные картины, на которых толстые голые женщины скакали верхом на мясистых быках, — по мнению Маркуса, все эти странные предметы не имели ровным счетом никакой ценности. Над столом висела люстра с подвесками, половина лампочек в ней не горела. Маркус не решался опереться рукой на стол, покрытый скатертью, расшитой гирляндами роз. Он вспомнил кухню в деревне, где Паула по субботам добела надраивала стол щелоком.
Сулли показала Маркусу всю квартиру. В соседней комнате возлежал на высоких подушках бледнолицый старик. Над ним тикали часы, циферблат которых окружали маленькие резные мальчики с крошечными трубами в руках. Дядя протянул Маркусу руку и приветливо сказал:
— Так, так, значит, Сулли собралась замуж.
Как нечто само собой разумеющееся, дядя добавил:
— Вот и мне поможешь, Сулли-то одной тяжело.
В третьей комнате стоял диван с изогнутой спинкой, на котором спала Сулли. Сулли улыбнулась и сказала, что вдвоем они на этой постели уж никак не уместятся.
Странное чувство охватило Маркуса, когда он ходил по квартире Суллиного дяди. Мчавшиеся по стенам откормленные быки с толстыми женщинами на спинах пробуждали в Маркусе какое-то ощущение голода.
От него не требовалось никаких усилий, чтобы добиться Сулли. От этого становилось веселее на душе. Будто они уже в тот раз на сеновале обо всем окончательно договорились. Он мог в любую минуту занять свое место рядом с Сулли.
— Времена пошли нелегкие, — заметила Сулли, когда они уселись под люстрой. — Надо держаться друг за дружку и думать о завтрашнем дне.
Маркус смотрел на Сулли и удивлялся, какие у нее ласковые и зовущие глаза. Однажды он в них уже утонул. Ему хотелось вновь и вновь задохнуться от горячего трепета. Разве он не заслужил права на это? Избив, его признали мужчиной, теперь он силен и может добиться всего, чего только захочет. Маркус усмехнулся и подумал, что человеку полезно поваляться в муравейнике.
— Временами я скучаю по дому, — пожаловалась Сулли. — У нас там на вершине елки, за хлевом часто сидела воронья пара. Я и теперь иногда по утрам смотрю в окно — где-то мои милые серенькие вороны?
За спиной Сулли висело зеркало, целиком заполненное отражением ее длинных черных волос, переливавшихся в свете люстры. Маркусу хотелось прижаться лицом к зеркалу, чтобы одновременно ощутить и прохладу, и запах волос.
С тех пор Маркус каждый вечер приходил к Сулли. Дядя относился к нему доброжелательно. Он интересовался городскими новостями, с помощью Маркуса добирался до стола, нехотя ел и усмехался, глядя, с каким аппетитом уплетают Маркус и Сулли.
Не прошло и недели, как Сулли позвала Маркуса в свою комнату, усадила его рядом с собой на диван и вздохнула. Опустив руки на колени, она сказала, что хочет ему кое в чем признаться.
Сулли высказалась коротко и ясно. Она заявила, что ждет ребенка. Ей было бы бесконечно жаль, если бы это отпугнуло Маркуса, но в то же время она не имеет никакого права оказывать на него давление. Если же Маркус согласен взять ее вместе с ребенком, то в интересах семейного покоя им надо поторопиться с оформлением соответствующих документов. Она сама лишена каких бы то ни было предрассудков, но если Маркус не захочет признать чужого ребенка своим, то она и без него справится. Пусть Маркус все обдумает и примет решение.
Если бы Сулли плакала, раскаивалась, просила прощения или посыпала свою грешную голову пеплом, то это, возможно, и оттолкнуло бы Маркуса. Но естественность и откровенность Сулли обезоружили его. То, что Сулли даже не собиралась его обманывать, потрясло Маркуса. Сколько раз ему приходилось слышать о женском коварстве!
Почему же ему, Маркусу, не проявить снисходительность! И уж поскольку Сулли доверилась ему и попросила защиты, в Маркусе пробудилось мужское стремление покровительствовать слабому. С этой минуты он чувствовал себя в ответе за Сулли. Пусть только кто-нибудь попробует сказать о Сулли что-нибудь дурное! Уж такому-то негодяю он во всяком случае заткнет рот.
Маркус гордился, что перед тем, как сделать решительный шаг, он ни минуты не колебался и ни с кем не советовался. Чего стоит мужчина, который перед женитьбой станет выкладывать любому встречному всю подноготную и, как дурачок, выслушивать мнения посторонних! Маркус еще до службы в армии привык быть самостоятельным, теперь же, имея работу и заработок, он и вовсе прочно стоял на ногах.
Свадьбу справили скромно. Мать Сулли приехала в город под вечер, привезла молодоженам полсвиньи и на рассвете уехала обратно в деревню. Паула и мать Сулли, как люди из одной деревни, обрадовались встрече. За свадебным столом они вспоминали знакомых и родные места, поносили создание колхозов и оплакивали своих покойных мужей. Торжественное событие на несколько дней подняло настроение дяди. Позабыв о своем слабом здоровье, он потягивал вино, держа дрожащими пальцами длинную ножку рюмки, похожей на колокольчик. Он засыпал молодоженов подарками. Кроме всего прочего, вечером после свадьбы он протянул Маркусу узорчатую серебряную табакерку. Маркус не сумел оценить ее по достоинству. Он с интересом рассматривал тонкую работу и пытался понять, зачем мастер вложил столько труда в пустую безделушку. В жизни еще столько несделанного, что каждый мало-мальски радивый человек должен был бы приложить свое умение к тому, чтобы создавать необходимые вещи. В свое время Маркус приобрел профессию кровельщика, он знал цену умелым рукам и ощущал гордость, когда заканчивал на каком-нибудь доме очередную крышу. Если же говорить о красоте, то, по мнению Маркуса, прямые как стрела швы тоже чего-нибудь да стоят.