Страница 3 из 4
За время вынужденного сосуществования Царица Савская открыла Панину не так много своих секретов. Да, она не жаловала чужаков, и гостеприимство не входило в число ее добродетелей. Но случались и приятные открытия.
Например, что умереть с голоду здесь невозможно.
Из дневника Панина
«Не так часто, как хотелось бы, но в пределах обнадеживающей статистики встречаются низкорослые деревья со стволами, сходными с туго заплетенной девичьей косой, и плетевидными ветвями в редкой сине‑зеленой хвое, внутри которой прячутся мясистые грозди в неаппетитной, болотного цвета оболочке, словно в фабричной упаковке. Оболочка спелого плода снимается легко, как упаковке и положено, а бесцветные полупрозрачные ягоды на вкус, да и по виду напоминают тропический фрукт мангустин. Я такой в первый и последний раз пробовал незадолго до своего полета на Меркаб, и это одно из самых прочных земных воспоминаний. Стоит ли удивляться, что косичным деревьям я радуюсь как добрым знакомым?
При некотором везении можно также набрести на невытоптанную делянку корнеплодов с нежно‑зелеными розетками, напоминающими перья из хвоста небольшого павлина. Ну, или, там, глухаря. Перья эти доводятся деликатесом для панцерфаулей (так я в меру своего владения немецким окрестил гигантских бронированных зверей, рогатых, косматых и глуповатых, о которых ниже). Панцерфаули по своей природной ограниченности не ведают, что самое вкусное укрыто под землей, и наивно объедают вершки, а корешки затаптывают своими корявыми лапами с древесный ствол толщиной и размером каждая, что уж не докопаться. С корнеплодами же надлежит обходиться так: извлечь на свет божий, после того чем‑то острым, да хотя бы даже мачете, срубить ботву, отсечь бородавчатые наросты и счистить кожуру не жалея, все равно еще много останется. Затем крупно нашинковать… да чего там!., держать в руках и грызть, как репу. По вкусу та же репа, только нежнее и мягче.
Но самая удачная находка в лесной чащобе – это грибница. Никакие то, разумеется, не грибы, а какое‑то местное третье царство, что‑то обитающее в плодородном слое и обнаруживающее себя бледными стрелками побегов в травянистых ложбинках, куда только достигает прямой солнечный свет. Стрелки эти, толщиной в палец, можно есть сразу, без дополнительных кулинарных ухищрений, без риска отравиться, просто стряхнув с них мусор и для порядка обтерев ладонью. В отличие от земных грибов, никакой ценности для обмена веществ не представляющих, здешняя грибница богата полезной квазибелковой органикой, хотя бы отчасти восполняя в моем меню дефицит натурального мяса. Мясо из пищеблока я как человек не самых широких взглядов натуральным считать затрудняюсь. Что же до вкуса и запаха… грибы, как выяснилось, во всех уголках Галактики остаются грибами. Какого‑нибудь пассионарного экзобиолога такое открытие сподвигло бы на широкие научные обобщения. Но я как человек… смотри выше… воспринимаю это свое открытие как нечто само собою разумеющееся».
Штрихи к портрету Царицы Савской (продолжение)
Впрочем, все эти гастрономические откровения совершались Паниным с соблюдением мер разумной предосторожности. Проверка на токсичность предполагала пропускание кандидата в меню сквозь фильтры интермолекулярного суффектора, он же «пищеблок»: если индикаторы оставались прохладно‑зелеными, отсюда следовало, что никаких вредоносных присутствий в продукте не отмечено. Дополнительный тест заключался в подсовывании фрукта, он же овощ, он же корнеплод, а чаще всего с позиций традиционной земной ботаники он же черт‑те что и сбоку бантик, под нос случившемуся в пределах досягаемости паниксу. Если зверь, обнюхавши подношение, ограничивался недоуменным взглядом на идиота, пожелавшего такое жрать, все было в порядке. Если же шарахался, как от огня, или пытался тут же, не сходя с места, закопать в землю, вывод напрашивался сам собою.
Еще одно открытие неопределенного свойства: в лесу все живое боялось паниксов. Покуда паниксы сопровождали Панина, ему нечего было опасаться. Хотя такое положение вещей было довольно зыбким.
Во‑первых, Чешир и Алиса воспринимали его как взрослого и самодостаточного хищника, способного, если что, постоять за себя без их участия. Поэтому они не следовали рядом, подобно телохранителям, настороженно зыркая по сторонам, а значительную часть времени шлялись окрест в поисках лакомства и развлечений. Паниксы, надо было заметить, по ближайшем рассмотрении оказались весьма легкомысленными существами.
Во‑вторых же, существовала пара‑тройка исключений из общего правила.
Например, панцерфаули, которые в ту пости своей не боялись ничего на свете. Не то чтобы они проявляли какую‑то чрезмерную агрессию – подобные эмоции были чересчур для них сложны. Но передвигались они обыкновенно по прямой, не огибая препятствий, будь то дерево, будь то выход скальных пород, будь то спящий прямо на земле человек в замызганном комбинезоне. Ежели на пути своем в самой непролазной глуши вдруг обнаружишь свежую или уже подзаросшую колею, не надейся, что где‑то поблизости орудует бригада лесорубов. Благодари судьбу, что не устроил в этом самом месте ночной привал.
Иное дело фледермантель. По каким‑то забытым уже соображениям Панин решил именовать всех недружественных представителей местной фауны немецкими неологизмами, а поскольку произносить вслух все эти словесные уродства нужды не было, то он мог заходить в своих экзерсисах весьма далеко… Итак, фледермантель – непонятного генезиса сумеречная тварь, даже не факт, что и относившаяся к животному миру, по виду сходная с грязно‑серым покрывалом в когтистой оторочке, иных наружных органов лишенная напрочь, за исключением круглого ротового отверстия посередке. Охотилась на все, что уступало ей в размерах. Паниксы исключения не составляли. Если самый отважный панике вдруг начинал вести себя странно, озираться, вздымать шерсть на загривке и припадать на все лапы сразу, ищи поблизости схоронившегося в ветвях фледермантеля. А еще лучше – не ищи, а уноси ноги, и лапы тоже… Впрочем, столкнуться с этим исчадьем местного ада можно было по какому‑то чрезвычайному невезению и лишь вечерней порой; не то фледермантели обитали в каких‑то отдаленных уголках и в лес забредали по случаю, не то попросту были редки, являясь невымершим до конца реликтом, и вдобавок ни днем, ни ночью никак себя не выказывали.
Перечисленные обстоятельства, равно как и несколько причин помельче, исполняли Панина уверенностью в благоприятном исходе затеянной им авантюры.
Но что все же, как ни погляди, то была из авантюр авантюра, он убедился очень скоро.
Три дня и три ночи
Все светлое время суток Панин проводил в движении. Останавливался, лишь устав до изнеможения. Падал под ближайшим деревом – хорошо, если под косичным, тогда привал естественным образом превращался в пикник. Но чаще встречались деревья капустные, с гладкими, будто корабельная мачта, стволами, что на громадной высоте увенчаны были тугими сине‑зелеными кочанами. Ни тени, ни пищи, ни какого иного толку от них не было… Устраивался поудобнее, прилаживал рюкзак с поклажей под голову, закрывал глаза. Ненадолго – паниксам скоро надоедало бездействие, а недвижность человека вызывала тревогу: уж не помер ли?.. – паниксы начинали нервничать, подвывать, разнообразно выкаблучиваться на публику и, совсем уже отчаявшись достичь результата, дерзновенно подтыкивать лежащего плоскими влажными носами. «Ну хорошо, хорошо… – ворчал Панин. – Встаю… уймитесь уже».
Ночь, которая здесь наступала внезапно, когда про самое возможность таковой на протяжении двадцатичасового дня начинали уж и забывать, являла собой серьезное неудобство.