Страница 7 из 40
Магазин я нашел с большим трудом. Он стоял в ряду высоких, узких кирпичных домов, составлявших восточную часть Крэб-Пэсседж, темной мощеной улочки близ Чансери-лейн. Похоже, она не была обозначена ни на одной карте, и ни один прохожий из тех, у кого я спрашивал, как пройти, не слышал о ней. В конце концов я наткнулся на магазин Бимиша случайно, после того как долго блуждал туда-сюда и уже чуть было не прошел мимо него по другой стороне, поскольку он был очень узкий и не имел никакой вывески, когда увидел сквозь окно книги, громоздившиеся от пола до потолка. Магазин, который я сначала принял за частный дом, располагался между табачной лавкой и высокими деревянными воротами, ведущими в извозчичий двор. И только когда я вернулся и подошел, чтобы изучить это строение поближе, я увидел на табличке у двери выцветшую надпись «Тео. Бимиш, букинист».
Хотя на широких улицах был солнечный зимний день, сюда, в проулок — и уж тем более в магазинчик — свет не проникал вовсе, и синее небо проглядывало над домами лишь кусочками, напоминавшими фрагменты мозаики.
Три каменные ступени вели к двери магазина, которая открывалась прямо в помещение первого этажа, тянувшееся куда-то вглубь. Там едва хватало пространства, чтобы передвигаться боком между полками и стеллажами, уставленными книгами — главным образом, томами биографий, истории и путешествий, многие из них были связаны с востоком. Я помешкал несколько секунд, пока глаза мои привыкали к полумраку — кроме света, сочившегося в высокое окно, другого освещения здесь не было, — но никто не появился, а потому в конце концов я поднялся по короткой крутой лестнице, которая привела меня в верхнее помещение, также полное книг, однако здесь жалюзи были полуприкрыты, и я не смог бы предпринять попытку исследовать их. К этой комнате примыкала каморка кабинета, в котором стояли огромный заваленный письменный стол и стеллажи с коробками и кипами бумаг.
Когда я вошел в магазин, дверной колокольчик ржаво забренчал, шаги мои эхом отозвались на голых деревянных половицах, то же самое было и когда я поднимался по лестнице, однако никто не вышел поздороваться со мной или спросить, что меня интересует; казалось, что о моем присутствии здесь вообще никто не знает, или же это никого не волнует.
Я прошелся вдоль полок, вынимая наугад тома, пока не наткнулся на книгу о той части Китая, по которой я путешествовал всего несколько лет назад по маршруту, пройденному Конрадом Вейном, и в которой нашел большую часть свидетельств его присутствия. Я с нетерпением открыл книгу, но когда начал переворачивать страницы, меня охватило странное тревожное чувство. Сначала это ощущалось так, будто за мной наблюдают, и впечатление было настолько сильным, что я дважды резко поднимал глаза от страницы, оглядывался через плечо, обводил взглядом комнату и, наконец, посмотрел в окно. Но здесь никого не было, я был совершенно один, и не слышалось никаких звуков, кроме шелеста перелистываемых мной страниц. Однако ощущение это не уходило, и теперь к нему примешивался укол тревоги, словно бы некое шестое чувство предупреждало меня об опасности. Но какая здесь могла таиться опасность? Ощущение того, что за мной следят, сделалось настойчивым, я не мог уже его игнорировать, но снова оглядевшись вокруг и даже пройдясь по комнате и посмотрев во все стороны, я никого не увидел.
В магазине было очень холодно, в спертом воздухе висел запах старых книг, но теперь я обонял что-то еще, очень слабый, особенный и странно сладкий аромат. Он был резкий, и все же следы его были столь незначительны, что, когда я вдохнул поглубже, чтобы определить что это, он исчез. Но запах был мне знаком, и он был связан с какой-то ситуацией, с неким местом, в которой я бывал. Несколько секунд, пока я изо всех сил пытался найти это место, мысли вихрем метались у меня в голове — сумбурные обрывки образов, звуков, красок, и одновременно странное ощущение головокружения и слабости, однако все это было столь мимолетно, что едва я сумел ухватить что-то, как запах исчез, будто его никогда и не было. Я пришел к заключению, что, когда перевернул страницу-другую из книги, какая-то частица старого аромата, возможно, духов или пряности, засушенного цветочного лепестка, хранившегося там, слетела, и последний его остаток, прежде чем полностью раствориться в воздухе, достиг моего обоняния.
Я аккуратно поставил книгу на полку и, сделав это, быстро повернул голову. Снаружи, на улице, стоял мальчик. Он был одет в ту же, что и прежде, поношенную рубашку без воротника, но на сей раз выглядел еще более хрупким и скорее несчастным, чем просто озабоченным или отстраненным, губы его были плотно сжаты, огромные ввалившиеся глаза блестели как в лихорадке. Но то, что поразило меня с такой силой, пробудило мгновенный отклик и в то же время удручило и испугало, было выражение его лица — выражение такого страха и страдания, отчаяния и мольбы — и устремленный на меня взгляд, исполненный муки. Я не мог поступить иначе, только спуститься из магазина и попытаться догнать его, спасти его — вряд ли я знал, что именно. Но, когда я бросился, чтобы открыть дверь, и промчался вниз по ступеням в переулок, меня едва не сбил с ног огромный долговязый юнец, подходивший в этот момент к двери магазина и столкнувшийся со мной. В руках его была накрытая салфеткой широкая корзинка, из которой исходил горячий аппетитный запах, и когда я отшатнулся назад и попытался выпрямиться, он укоризненно проговорил:
— Мистер Монмут, полагаю, сэр, и вы чуть было не раскидали по улице ваш с мистером Бимишем обед.
Пока я в смятении и замешательстве отряхивался, извинялся и освобождал дорогу ему и его подносу, у меня была всего секунда, чтобы окинуть взглядом Крэб-Пэсседж. Мальчик исчез.
Итак, ощущение, что за мной наблюдают, было вполне реально, и, возможно, он следовал за мной через весь Лондон — а как еще он мог встретить меня в этом темном переулке, на котором не было даже таблички?
Если бы не молодой человек с корзинкой, который стоял, поджидая меня наверху лестницы в магазин, я бы предпринял попытку найти, где скрывается мальчик, поскольку теперь я был не только озадачен его внезапными бесшумными появлениями, но и обеспокоен его состоянием, таким он выглядел больным и оборванным.
Но сейчас я ничего больше сделать не мог. Я повернулся и прошел за юношей в магазин, а потом сразу же вверх по лестнице, мимо кабинета на втором этаже и по следующему шаткому пролету, крепко держась за перила — там было темно хоть глаз выколи. Наверху находилась закрытая дверь. Открыв ее, мы прошли в маленькую прихожую, к следующей двери. Юноша постучал.
— Войдите.
Я подумал, что голос принадлежит женщине, настолько он был высокий.
— Шоув, — сказал парень и придержал для меня открытую дверь. Я понял, что он объявлял свое имя.
Я осторожно ступил вперед.
Это была необычная комната, тянувшаяся, насколько я мог судить, во всю длину верхнего этажа, а окна ее смотрели на крыши. Она была мрачная, стены заставлены книгами в кожаных переплетах; здесь висели тяжелые портьеры из темно-зеленого плюша с большими ламбрекенами, а стол и кресла тоже были драпированы этой тканью. В дальнем конце виднелся изысканный камин из черного мрамора, над ним висело большое зеркало в резной золоченой раме, и, бросив туда взгляд, я мельком увидел отражение хозяина. Я обернулся.
Он сидел в низком кресле рядом с окном, маленькие пухлые ручки сложены на огромном круглом животе. У него были мелкие острые глазки, яйцеобразная лысая голова, и одет он был наподобие адвоката, очень формально, в старомодный костюм, с золотыми часами и цепью поперек жилета.
— Мистер Бимиш?
— Да, сэр.
Мужчина, да, но с высоким писклявым голоском, который я ошибочно принял за голос женщины или даже ребенка.
Он не поднялся, но жестом указал на место напротив.
— Шоу в сейчас удалится, — сказал он.
— Я не понял, что вы пригласили меня обед. Я чрезвычайно признателен.