Страница 31 из 93
Василий ставит в Москве полтора десятка каменных церквей, в том числе два великолепных собора: обновлен и переделан златоглавый Благовещенский, домовая церковь великокняжеской семьи; Архангельский собор становится пантеоном правящего дома, сюда переносят останки прежних князей, начиная с Ивана Калиты. Главный собор государства, Успенский, расписывают многоцветными фресками (увидев законченную работу, Василий воскликнул, что ощущает себя «будто на небеси»). Современников поражает новая высокая звонница, будущая колокольня Ивана Великого – правда, не столь монументальная, как нынешняя, удлиненная при Борисе Годунове русским зодчим Федором Конем. Пока же, в начале XVI века, строят в основном итальянские архитекторы, сплошь Фрязины (их настоящие имена и фамилии не всегда известны).
К западу от Москвы, «у посада», Василий ставит женский Новодевичий монастырь – он назван так, потому что в столице уже было две «девичьих» обители: Зачатьевская и Вознесенская.
Дела церковные
Новодевичий монастырь находился на значительном отдалении от Кремля, украшением которого Василий был озабочен в первую очередь, и всё же венценосный скупец не пожалел на строительство загородной обители огромной суммы (3 000 рублей). Это было исполнением обета, данного великим князем Господу после присоединения Смоленска, а к обетам Василий относился серьезно.
Кажется, это был первый из потомков Калиты, кто был по-настоящему религиозен. Набожны будут и последующие московские цари. Это психологически понятно. При самодержавной системе правления, основанной Иваном III, государь оказывался вознесен на такую высоту, что кроме как на Бога уповать ему было не на кого. На плечи монарха давила вся тяжесть ответственности за державу; собственного разума хватало не всегда; советники могли быть сколь угодно умны, но это были обычные, не избранные Господом люди, к тому же часто руководствовавшиеся своими частными интересами. Самодержавному государю, в сущности, человеку очень одинокому, оставалось полагаться лишь на молитву и наитие свыше.
Василий, отнюдь не мудрец и личность невеликого масштаба, вечный молельщик о ниспослании наследника, должен был очень сильно ощущать мистическую зависимость от Божьего Промысла.
Он часто ездил на богомолья по разным городам и монастырям, много времени отдавал молитве, а перед самой кончиной выразил желание принять схиму. Это вызвало целый переполох среди приближенных. И отец, и дед Василия умерли «белыми», то есть не принимая символического монашества перед уходом. Можно сказать, что светская процедура умирания уже стала государственной традицией.
Великий князь из последних сил, коснеющим языком всё просил выполнить его предсмертную просьбу, а вельможи спорили, допустимо ли это. Первый советник Шигона и большие бояре говорили, что многие великие князья, начиная с Владимира Святого, скончались не чернецами. В конце концов митрополит все же велел принести монашеское платье, и государя постригли на последнем издыхании.
Искренняя религиозность Василия никак не влияла на его взаимоотношения с церковной верхушкой и на установившуюся при Иване III иерархию власти. Митрополит должен был исполнять волю великого князя, а дела духовные – подчиняться государевым интересам.
В это время развернулась многолетняя дискуссия между двумя ведущими направлениями московского православия, начавшаяся еще в правление Ивана Васильевича.
Приверженцев первой партии называли «иосифлянами» (или «осифлянами») в честь самого известного и активного из ее вождей Иосифа Волоцкого (ок. 1440–1515).
Пострижение Василия Ивановича. Лицевой летописный свод
Это был человек страстный и властный, истовой веры. В миру его звали Иваном Саниным, родом он был из Москвы. С ранней юности он ощутил призвание к монашеству и стал чернецом Боровского монастыря, известного своим суровым уставом. Однако этой строгости Иосифу (таково было его иноческое имя) казалось мало, он хотел настоящей аскезы. Став настоятелем обители, он предложил братии устрожить устав, а когда монахи не согласились, ушел в леса под Волоколамском и основал там новый монастырь, с неслыханно жестким регламентом. Например, инокам запрещалось общаться с женщинами, и про Иосифа известно, что он отказывался видеться даже с собственной матерью. В личной жизни Иосиф был равнодушен к удобствам, ходил в залатанной рясе, но очень заботился о том, чтобы его монастырь владел многими землями и богатствами, которые расходовались на помощь нищим и страждущим. Он считал, что «Божьи люди» должны активно вмешиваться в жизнь мирян, что Божьи храмы должны быть пышными и великолепно изукрашенными, что слово пастыря для нижестоящих и для паствы непререкаемо.
Сторонники этой позиции (а к их числу относились большинство иерархов) отстаивали право церкви на собственность, требовали от духовенства не толкования Писания, а бездумного начетничества («Мнение – второе грехопадение», говорили они), осуждали всякое свободомыслие и призывали сурово карать еретиков. В смысле политическом это были приверженцы сильной монархической власти.
Противоположную партию позднейшие исследователи нарекли «нестяжательской», поскольку ее лидеры настаивали на твердом исполнении иноческого обета, который предписывал монаху отречься от всякого стяжательства и земного имущества. На этом основании владение землей почиталось недопустимым, а трата денег на материальное украшательство храмов – греховной. Истинная красота не в вещественном, а в духовном, доказывали нестяжатели. Это были приверженцы не слепой веры с бездумным повторением молитв, а духовного поиска и медитации – «света Фаворского», то есть прямого общения с Богом. Карать еретиков земными карами они считали неправильным – достаточно отлучать их от церкви, а раскаявшихся принимать обратно в ее лоно с любовью и милосердием.
Преподобный Иосиф Волоцкий, канонизированный во времена Ивана Грозного
Это мировоззрение утвердилось главным образом в монастырях, находившихся к северу от Волги, в Белозерском и Вологодском краях, поэтому вождей движения называли «заволжскими старцами».
В первый период долгой внутрицерковной полемики вождем нестяжателей был Нил Сорский (1433–1508). Этот монах был учеником почтенного кирилло-белозерского старца Паисия Ярославова, который посмел отказать Ивану III, когда тот позвал его в митрополиты. Монастырское уединение Паисию было дороже власти.
Таким же был и Нил, происходивший из семьи московских дьяков Майковых. Это был человек просвещенный, повидавший мир. В среднем возрасте Нил совершил паломничество в Грецию и, по некоторым сведениям, даже побывал в Святой Земле, что для русского человека той поры было большой редкостью. Вернувшись, старец основал неподалеку от Кирилло-Белозерского монастыря, на реке Сорке, обитель, монахи которой жили в нищете и кормились собственным трудом. Авторитет Нила Сорского на Руси был огромен.
Как мы видим, вопрос о монастырском землевладении был не главным пунктом расхождения между двумя этими принципиально различными платформами, первая из которых рассматривала церковь как учителя и поводыря неразумной паствы, а вторая стремилась побудить каждого человека к духовному развитию. Однако для государственной власти религиозные тонкости большого значения не имели, зато очень хотелось секуляризовать обширные церковные владения. И Ивану III, и его сыну Василию все время требовались новые земли, чтобы расселять дворян, основу государства, а монастырям принадлежали огромные угодья. (С. Платонов пишет, что вблизи столицы 37 % всех пахотных земель были приписаны к церкви.)