Страница 19 из 81
ми встанет. Вот этого я боюсь. А большими заработками
ты можешь манить Олега Дарьина. Мне про деньги не
говори. Будет работа, будут и деньги. И вообще, Гришо¬
ня, мелковато мы живем: получить побольше да наря¬
диться. Обывательщина!..
Гришоня изумленно свистнул:
— Ишь ты, как заговорил!.. Где только слов таких
набрался?.. Оратор!
Антон рассмеялся и спросил:
— Нет ли чего поесть?
Гришоня поднялся, предложил:
— Могу яичницу сжарить.
Ушел на кухню, и вскоре в комнате вкусно запахло
жареным луком, горячим сливочным маслом.
— Ты там задачки решаешь, а Люся твоя в это вре¬
мя с кавалерами гуляет, — Гришоня нарочно выделил
слово «твоя», зная, что роман Антона и Люси кончился,
и приврал при этом: — Сегодня видел ее возле Дворца
культуры. И знаешь с кем? Все с Антиповым. Под ручку
ее держит, на «вы» величает. Оч-чень интересная пароч¬
ка! — и с ужимками изобразил, как ухаживает за ней
Антипов, исподтишка косясь на Антона и ожидая, что
тот замахнется кулаком, рассмеется.
Но Антон перестал есть, уставился в одну точку не¬
видящим взором и тяжело молчал. Потом поднялся, со
скрытым страданием провел по лицу ладонью, разделся
и лег в постель. Смотрел в белеющий во тьме потолок:
звук ее имени отдавался в его сердце тупой, сжимающей
болью — он завидовал чужому счастью.
* * *
Люся Костромина действительно была в этот вечер с
Антиповым и вернулась домой в первом часу. В квартире
еще не спали — отец работал у себя в кабинете, мать в
халате, накинув на ноги клетчатый плед, лежала на тах¬
те с книгой в руках, Надежда Павловна отвела от себя
книгу и, сняв пенсне, близоруко щурясь, посмотрела на
дочь.
— Как ты поздно приходишь, Люся, — проговорила
она осуждающе. — Отец недоволен тобой...
— Где он? — быстрым шопотом спросила Люся и
глазами показала на дверь. — Там? — Повесила пальто,
сбросила с ног туфли, прыгнула на тахту и прижалась к
теплой спине матери.
— Как у нас хорошо, тихо, тепло, и ты такая теп¬
лая, — зашептала она, уткнувшись холодным носиком в
шею матери. — А на дворе такое безобразие: дождя нет,
а кругом лужи, и я промокла, как мышка, — она вздраги¬
вала, сжимаясь в комочек.
— Накинь на себя плед, — сказала мать, — обними
меня. Ух, руки, как лягушата!..
Так, в обнимку, они часто и подолгу лежали на тах¬
те; дочь, как подруга, поверяла матери свои девические
тайны, делилась впечатлениями от вечеров, советовалась,
жаловалась. Мать знала ее романы, мимолетные встречи,
знала по именам всех ее знакомых и поклонников, имела
о каждом свое суждение, тонко и умело предостерегала
ее от рискованных поступков. Она гордилась и радова¬
лась за свою красавицу-дочь, которая, по ее мнению, бы¬
ла интереснее, умнее и ярче многих.
Случалось, что мать и дочь засыпали вместе и утром
долго нежились в дремотном полумраке —на окнах опу¬
щены шторы. Люся шептала матери очередной сон, лени¬
во шевеля припухшими пунцовыми губами:
— Будто стою я в поле, на дороге, одна... Кругом
темно, холодно, пусто... И я жду, когда солнышко выгля¬
нет и отогреет. Смотрю, а из-за горизонта вместо солнца
рыжая голова показалась, осмотрелась по сторонам и
засмеялась... Потом гляжу, будто выскочил оттуда, из-за
края земли, парень на красном коне, молодой веселый,
весь сияет, конь под ним на дыбы встает... Вот думаю,
безобразие какое!.. А он приметил меня, пришпорил коня,
свистнул и помчался прямо ко мне. Я бросилась бежать,
а он за мной... Догнал, схватил к на лошадь к себе под¬
нимает... И я как закричу! — Люся замолчала, удивленно
приподняв бровки, а мать, поведя плечом, усмехнулась:
— Глупость какая-то, Люська.. А красиво. То-то ты
ворочалась всю ночь и била меня ногами!
Леонид Гордеевич не мог видеть равнодушно жену и
дочь в положении людей, так обидно и глупо убивающих
время; проходя мимо них, он отворачивался, и руки про¬
тив его желания раздраженно расшвыривали вещи, или,
оглушительно хлопнув дверью, запирался в своем каби¬
нете; иногда же, хитро пощипывая бороду, усмехался с
убийственной иронией:
— Можете вы хоть ради оригинальности принять по¬
ложение человеческое, то есть вертикальное?
Надежда Павловна сводила длинные брови и не¬
сколько наигранно стонала:
— Ты несносный человек, Леонид. Что ты от нас хо¬
чешь?
Много лет назад, еще студентом, Леонид Гордеевич
без памяти влюбился в Надю, хрупкую, всегда нарядно
одетую девушку.
— Простой парень, из деревни, а такое красивое
имя — Леонид, — услышал он тогда ее певучий голосок,
В присутствии ее он всегда терялся, робел, покорно и с
лихорадочной поспешностью исполнял ее желания.
Прошло много лет их совместной жизни, а Леонид Гор¬
деевич попрежнему любил ее, побаивался и, строгий, до
жестокости требовательный на работе, дома был уступ¬
чив — быть может, потому, что хотел избежать лишних
ссор и трагических вздохов жены.
Когда Леонид Гордеевич узнал, что Люся не хочет
поступать в институт, он не поверил сначала — настолько
диким показалось ему это решение, потом дал волю сво¬
ему долго копившемуся в душе возмущению: выйдя из
кабинета, он подступил к дочери, которая стояла у пиа¬
нино, боком к нему, схватил за плечики, сильно встрях¬
нул — колыхнулись золотистые локоны — спросил с при-
. глушенным гневом:
— Ты не хочешь учиться?
В глазах ее вдруг мелькнули злые, непокорные огонь¬
ки, она упрямо вскинула голову и с неожиданной дерзо¬
стью процедила:
— Нет.
— Работать будешь?
— Не буду, — с тем же упорством бросила она сквозь
зубы.
Он оттолкнул ее от себя в кресло, схватившись за бо¬
роду, озадаченно глядел на нее, пораженный, как бы не
узнавая — его ли это дочь?
— Что же ты собираешься делать? Бездельничать?
/Опомнись, Люська... Погляди: все работают, все учатся...
Твой дед был неграмотным крестьянином. Я в город пеш¬
ком пришел, от земли, в лаптях, в науку зубами вгры¬
зался! — Он с отчаянием и мольбой оглядывался на
жену. — Что же это, Надя? Чтобы моя дочь не хотела
учиться, когда ей все дано, была бездельницей? Не допу¬
щу! Никогда!
Склонив голову, Люся нервно кусала ногти, на щеках
рдели горячие пятна; прищурясь, она с вызовом смотрела
на отца. Спокойствие дочери еще сильнее возмутило Лео¬
нида Гордеевича; он сказал сдавленным шопотом:
— Или учись, или уходи из дому. Чтобы я больше
тебя не видел... Вон! Дрянь) — щ он замахнулся, чтобы
дать ей пощечину.
Надежда Павловна никогда еще не видела своего му¬
жа таким. Перепуганная, бледная, она загородила собою
дочь.
— Леонид, опомнись, — проговорила она трясущими¬
ся губами, поддерживая прыгавшее на носу пенсне. —
Ведь это дочь твоя...
Леонид Гордеевич повернулся к ней, разъяренный:
— Моя? Нет, это твоя дочь! Вот оно, твое покрови¬
тельство, наряды, сюсюканье, поклонники... Заступница!
Тебе жалко ее? Жалко? Так уходи и ты вместе с ней!
Уходите обе! Вы не нужны мне! — Леонид Гордеевич хо¬
тел сказать еще что-то, более обидное, но сдержался,
проглотил крик, резко повернулся и ушел в свой кабинет
бросив на ходу: — Позор!
Люся еще ниже наклонила голову и туго зажмурила
глаза. Ей было мучительно жаль отца; в эту минуту она
любила его сильнее, чем когда бы то ни было, и ругала
себя, что доставила ему столько огорчений. Прижаться
бы к нему надо было, как в детстве... Но то время, вид¬
но, прошло, не вернешь.