Рассказ о непокое

Дикий, очевидно, все-таки был "писателем", но писателем чудного, неписьменного — устного жанра. Если б все его истории записать, получился бы изрядный том интереснейших рассказов.

Когда — уже после периода литературного многогруппья, после ликвидации всех антагонистических литературных организаций и создания Союза писателей и после переезда столицы в Киев — я остался руководителем харьковской организации писателей, меня стало беспокоить, что Дикий, после своего первого сборника стишков, больше ничего и не написал. Я стал уговаривать Дикого записать хотя бы часть его историй, чтоб, мол, продолжить литературное существование, грозил даже тем, что придется вычистить его из Союза как балласт. В ответ Дикий стал плакаться, что… у него болит рука (показывал даже место у запястья, где засела пуля со времен гражданской войны) и писать он не может. Я предложил ему попробовать диктовать, хотя абсолютно не верил в то, что писать он не в состоянии, потому что своей простреленной рукой Антон Васильевич умел не только поднимать рюмку, но и прекрасно колол дрова. Дикий пообещал, что и в самом деле надиктует несколько рассказов на "сборничек". Но через несколько месяцев, когда я снова поинтересовался результатами его работы, оказалось, что он так и не удосужился заняться диктовкой.

Тогда я рассердился, вызвал стенографистку и сказал Дикому:

— Ну, рассказывай!..

Сперва дело не клеилось — присутствие стенографистки связывало язык и фантазия что-то не играла. Но помаленьку Дикий разговорился, и очередная побасенка полилась. То была интересная история. А через некоторое время передо мной на столе лежала уже расшифрованная и перепечатанная начисто стенографическая запись рассказа Антона.

Вот когда я воочию убедился, что жанры в искусстве все же строго разграничены и "подменять" один другим — пустое занятие! Дикий рассказал нам занятную историю, она была сюжетна, блистала перлами народной мудрости и любопытными поворотами фабулы, язык — образный, с живыми интонациями, эмоциональный… А передо мной лежала… бессмыслица, несусветная чушь. Да еще бледная, бесцветная, написанная корявым языком.

Что случилось? В чем дело? А дело было в том, что Дикий действительно совершенно не был писателем — все, что он рассказывал, абсолютно не поддавалось записи. Он был подлинным рассказчиком. И жанр устного рассказа ничего общего не имеет ни с одним из литературных жанров. У него свои, совсем другие законы — и архитектоники, и вообще поэтики, и даже словоизречения. Жанр Дикого целиком был построен на интонации, на выразительности речи, на паузах и ударениях, даже на выражении лица или блеске глаз. Возможно, из него мог выйти эстрадный исполнитель, но писатель — нет; хотя и в эстрадники он не годился — он был рассказчикам интимного характера, домашнего, частного — для небольшого кружка слушателей. Своеобразный, так сказать застольный, жанр рассказа, но к литературе он, конечно, никакого отношения не имеет.

Так и не удалось сделать из Дикого писателя.

Думаю, что это и не нужно было: из человека окололитературного никогда литератора не выйдет.

Но как окололитературная фигура Дикий умел блеснуть другими незаменимыми качествами. Хочется вспомнить об одном: умении везде устроиться, примениться к любым обстоятельствам, выйти из любого положения, использовать малейший шанс.

Для примера хочу вспомнить о нашей с Диким поездке в автомобиле по Украине.

Это было, должно быть, летом тридцать пятого года. В автопутешествие по маршруту от северных границ Украины до ее южного края мы отправились на двух машинах. Мы — это Юрий Иванович Яновский, я и Дикий — в одной машине; Леонид Юхвид с Игорем Муратовым — в другой. Наша машина — марки "фиат" — огромный комфортабельный автомобиль, прозванный в Союзе "Антилопой-Гну", а в этой поездке переименованный в "Камо грядеши", потому что фамилия шофера была Сенкевич, а сама машина, ломавшаяся через каждые десять километров, только и могла вызвать этот вопрос. Машина Юхвида и Муратова — газик: первая конструкция советской легковой машины, о которой теперь уже и не вспоминают.

Чудесное это было путешествие!..

Потом, значительно позднее, я не раз ездил по Украине, и с людьми очень интересными и близкими мне — с Мате Залкой, с Рыльским, с Голованивским, с Гончаром и Ле, и вдвоем с женой. Все это были прекрасные путешествия, оставившие после себя самые лучшие воспоминания, ко та поездка тридцать пятого года запомнилась как-то особенно. Может быть, потому, что это было первое путешествие, когда мы только-только начали пользоваться автомобильным транспортом и впервые почувствовали всю его привлекательность и удобство, а может, и потому, что, как ни одно из более поздних, это путешествие было насыщено приключениями, которые в тот момент, когда случались, доставляли немало неприятностей, однако по прошествии времени, уйдя в прошлое, вспоминались с особым удовольствием.

"Командором" пробега, то есть тем, кто должен был указывать направление и маршрут и определять самый характер нашей поездки, был выбран Яновский, а "комендантом", то есть заведующим, так сказать, хозяйственной и административной частью, — Дикий.

Первую ночь нам пришлось ночевать в селе Решетиловка на Полтавщине. И приехали мы в село после трех или четырех поломок "Камо грядеши", когда уже совсем смерклось.

В заезжем доме сперва нам категорически заявили, что мест нет, но после долгих и конфиденциальных переговоров Дикого с директрисой оказалось, что три места, то есть для пассажиров "Камо грядеши", можно будет найти, после некоторой перетасовки в двух комнатах, из которых состоял весь дом; директриса бралась осуществить это за пять — десять минут.

Мы с Яновским пристроились на завалинке — переждать эти пять — десять минут, а Дикий сел в машину к Юхзиду и Муратову, заявив, что этих пяти — десяти минут как раз хватит, чтобы и остальной состав нашего отряда обеспечить приличной ночевкой. И они уехали.

Вернулся Дикий пешком — через полчаса. Директриса еще не успела управиться, и мы с Яновским клевали носом на завалинке.

— Ну? — поинтересовались мы.

— Ажур!

— Устроили?

— Спрашиваете!

— Хорошо?

— Лучше, чем нас.

— Почему ж ты нас туда не повез?

— Гнилым интеллигентам там будет давить на психику.

— Что такое? В склепе, на кладбище ты их устроил?

— Боже упаси! Белые подушки, чистые простыни.

— В другом заезжем?

— Другого заезжего здесь нет!

— Так где ж ты их устроил, говори уже, не морочь голову!

— В холодной. Чтоб не было душно.

— Ничего не понимаем.

— В холодной — говорю же! В каталажке!

Мы пожали плечами: ломается чертов Антон, как всегда!

Но Дикий вовсе не шутил. С Юхвидом и Муратовым он отправился в милицию и рассказал там, какая произошла оказия. Едет бригада писателей (не соврать Дикий не мог, потому добавил: по поручению ЦК партии!), а переночевать негде. Помогите!.. Начальник милиции от души посочувствовал, но помочь ничем не мог. Тогда Дикий спросил. — А камеры предварительного заключения у вас есть? — Имеются! — Много там народу? — Да никого! — А блохи и клопы злые? — Начальник милиции обиделся: боже сохрани! Только недавно сделали ремонт! И обращение с заключенными — на высоте заботы о живом человеке! Для каждого — подушка в чистой наволочке, свежая простыня, одеяло.

Дикий и предложил: арестуйте на одну ночь!..

Так Юхвид, Муратов и водитель и самоарестовались.

Мы с Яновским посмеялись, похвалили Дикого за догадливость, а тут как раз явилась директриса: с пертурбациями покончено, можно ложиться. Только одно условие: пробираться потихоньку, чтоб не разбудить постояльцев, ложиться — не зажигая спичек… В темноте, на ощупь, двинулись мы тесным коридором: меня запихали в одну комнату, Яновского — в другую.