Страница 23 из 207
Алексей Петрович часто спорил с генералом Якубенко по
поводу деятельности сионистов вообще в мире и в частности в
нашей стране. Он считал, что Дмитрий Михеевич
преувеличивает роль сионистов. Ну, были в окружении
Горбачева, в его президентском совете лица еврейской
национальности, разные политологи, липовые академики. Но
ведь так было всегда - и при Хрущеве, и при Брежневе. Но
после августовских событий, так называемого "путча" Иванову
уж слишком заметно бросилось в глаза еврейское засилье на
главных позициях общественной жизни. Официально были
созданы по всей стране сионистские организации. Радио и
телевидение уж слишком подчеркнуто начало грассировать -
русские патриоты к микрофонам и телекамерам не
допускаются. Большинство газет демонстрируют откровенно
произраильскую позицию. В банках, на биржах, в смешанных
предприятиях, в непроизводительных кооперативах
главенствующие посты заняли лица еврейской
национальности. Миллионеры-предприниматели - тоже из них.
Все повторяется, как и в первые годы советской власти. Такое
же положение и в США, где еврейский капитал с помощью
еврейских средств информации - а они там главенствуют -
фактически руководит государством.
"Да, генерал Якубенко, пожалуй, прав, - решил Иванов. -
Но где же выход из адского положения, в которое ввергла
страну "пятая колонна" с сионистами во главе? А назначение
Горбачевым сиониста Панкина министром иностранных дел, а
Примакова руководителем внешней разведки?" Генерал
Якубенко назвал эту акцию одной из главных в серии
бессчетных преступлений Горбачева. Не успев войти в свой
78
кабинет на Смоленской площади, Панкин тотчас же поспешил
восстановить дипломатические отношения с сионистским
Израилем, а новый генеральный секретарь ООН, араб,
женатый на еврейке, поспешил амнистировать Израиль,
отменив решение Генеральной Ассамблеи, принятое
большинством государств в 1975 году о сионизме, как форме
расизма и расовой дискриминации. Тогдашнее советское
руководство поддержало решение Генеральной Ассамблеи
ООН. А нынешнее с восторгом двумя руками голосовало за его
отмену. "О чем это говорит, - спрашивал Якубенко Иванова и,
не дожидаясь ответа, говорил: - О том, что сионизм укрепил
свои позиции во всем мире и, главное, в нашей стране.
Потому-то Израиль плюет на все решения ООН и Совета
безопасности, ведет себя, как международный гангстер, на
которого нет управы, ибо за его спиной стоят сионистские
США. Израилю все позволено: ежедневно убивать
палестинских детей, бесчинствовать на оккупированных им
арабских землях. И если раньше до "перестройки" наше
правительство поддерживало арабов, то нынешнее -
аплодирует сионистским детоубийцам".
Да, генерал прав. Обеспокоен активностью сионистов у
нас и епископ Хрисанф, только он предпочитает не говорить об
этом громогласно. Боится. А кого? Своего патриарха или
иудеев, стремящихся к интеграции в православии? Иванов
спросил об этом владыку напрямую, что называется в лоб.
Владыко горестно улыбнулся, повел плечами и промолчал.
- А каково окружение Ельцина, что из себя представляет
его команда, все эти бурбулисы, гайдары, шахраи? - спросил
Алексей Петрович Дмитрия Михеевича. - Я вот читал, что отец
Егора - Тимур Гайдар писатель и адмирал. А дед по
материнской линии - писатель Бажов.
- Отец, конечно, контр-адмирал, но никогда никаким
кораблем не командовал, а начиная с капитан-лейтенанта
плавал по волнам газетных страниц, то есть заурядный
журналист. А ты бы лучше поинтересовался, кто у Егора бабка
по отцовской линии, - то есть мать Тимура? - По лицу Дмитрия
Михеевича пробежала хитрая язвительная усмешка, и он
добавил свое привычное: - То-то и оно!
3
На другой день Иванову пришлось снова побывать на
выставке вместе с Якубенко. Посетовав на Алексея Петровича
79
за то, что тот не пригласил его на вернисаж, генерал в шутку,
естественно, приказал своему бывшему подчиненному
исправить ошибку и, не откладывая в долгий ящик,
сопровождать его в Манеж. Иванов выразил сожаление, что не
успел к выставке перевести бюст генерала в материал - еще
не был даже отформован в гипсе, на что Дмитрий Михеевич
махнул рукой, сказав, что это совсем не обязательно, что
военные, особенно генералы сейчас не в моде, что ему
хочется посмотреть, как выглядит "Первая любовь" среди
других скульптурных работ. На этот раз зрителей было гораздо
меньше, чем вчера - возможно, по случаю понедельника, - и
они около двух часов внимательно рассматривали
выставленные работы. Дмитрия Михеевича раздражали и
даже возмущали произведения "авангардистов", которые он
называл хороводом бездарей и подонков. Иванов старался
гасить его слишком эмоциональную неприязнь, объясняя тем,
что среди зрителей есть поклонники и такого искусства, что
всякий художник имеет право на свое видение мира, на свой
стиль и манеру, хотя сам Иванов не принимал и не
воспринимал опусы "авангардистов", - он был неисправимый
убежденный реалист.
Возвратясь с выставки и наскоро пообедав, Алексей
Петрович занялся формовкой портрета Дмитрия Михеевича.
Услугами форматоров он пользовался редко, особенно сейчас,
когда так немилосердно взвинчены цены. Это довольно не
простое мастерство он освоил, когда работал в мастерской
академика с формовщиками высокого класса.
Он не успел облачиться в рабочий комбинезон, как в
дверь позвонили. Сегодня он никого не ждал и хотел было
сделать вид, что его нет дома. Но звонки настойчиво
повторялись, пришлось открыть. Перед ним у порога стояла
Лариса Матвеевна в шубе из черного каракуля и пушистой
шапке из белого песца. Иванов мучительно удивился
нежданному визиту, а она заговорила извиняющимся тоном:
- Была у своей знакомой тут недалеко и решила зайти. А
телефон не помню, где-то у Маши твоя визитка.
Иванов не стал изображать на своем лице радость, но и
недовольства не показал. Лишь сухо пригласил, распахнув
дверь: - Пожалуйста, заходи в мою хижину.
В прихожей, помогая ей снять шубу, небрежно-
равнодушным голосом объявил:
- Собирался поработать.
80
- А я вот видишь - помешала. Конечно, лучше бы
позвонить. Да так получилось. Ты уж извини меня, я ненадолго.
Я так была рада нашей встрече на выставке. Надо же. Вот и
совсем не собиралась, и не хожу я по выставкам. А тут какая-
то сила потянула меня. Мы с Машей проходили по Моховой,
смотрим, народ толпится. Маша говорит: давай зайдем, -
сбивчиво и торопливо тараторила она, проходя в кабинет, и
остановилась в нерешительности.
Приход ее для Иванова был совсем некстати, он не знал,
о чем им говорить. Ворошить прошлое, такое далекое и уже
как бы и нереальное, он не намерен. Все чистое, светлое, но
очень короткое, что было между ними, перегорело в молодой
душе, превратилось в пепел, не оставив ни обид, ни упреков.
Перед ним сидела старая женщина с подштукатуренным
лицом, отмеченным печатью уныния и грусти. Одета она была
в дорогой темно-коричневый бархатный костюм, престижный
четверть века тому назад, и светлую блузку, на которой
покоились крупные бусы. Речь ее была торопливая, манерная,
а блуждающий взгляд не мог скрыть внутреннюю пустоту.
- Расскажи, как ты эти годы, живешь-то как? Покажи свои
хоромы.
- Живу, как видишь, не жалуюсь. А хоромы - смотри, -
сказал он с терпеливым благодушием и развел руками.