Страница 22 из 207
случайно, а с тайной надеждой обронил тогда фразу "Ваше
лицо просится в мрамор" и был несколько огорчен, что Маша
никак не отреагировала на его деликатный намек-
предложение. Он поставил на плитку чайник и начал готовить
себе картофельное пюре. Он любил его с капустой
собственного засола с множеством различных приправ. Любил
перед этим опробовать кусочек деревенского сала, которое
ему постоянно присылала младшая сестра Лида - смоленская
колхозница. Вообще Иванов был не прихотлив к пище,
равнодушен к разного рода деликатесам даже в "застойное
время", когда вопрос продуктов не составлял никаких
проблем. Любил он и чай, крепкий, душистый, с примесью
разных трав. Кофе держал ради гостей. Быстро пообедав - на
это он отпускал пять, максимум десять минут, - Алексей
Петрович зашел в спальню и включил магнитофон с записью
русских песен и романсов в исполнении Бориса Штоколова и
лег на диван. Он боготворил этого певца, его могучий
многокрасочный голос и ставил его в один ряд с Шаляпиным.
Особенно нравилось ему "Утро туманное, утро седое" на слова
Тургенева, а также романс П.Булахова "Гори, гори, моя звезда",
тютчевское "Я встретил вас", "О, если мог выразить в звуке"
Л.Малашкина. Он решил сегодня по случаю открытия выставки
дать себе полный отдых, т.е. не прикасаться ни к пластилину,
ни к глине. Он заново воскрешал в памяти сегодняшнюю
встречу со своей первой любовью - Ларисой, но мысль его
почему-то упрямо и настойчиво обращалась к Маше, к ее
образу, запавшему в душу с того первого мгновения, когда их
взгляды совершенно случайно, а может быть, по воле рока
скрестились в немом изумлении. Он пытался найти ответ на
свой же вопрос: чем она затронула интимные струны его души,
так долго не звенящие и казалось, умолкшие навсегда. Машу
нельзя было назвать красавицей, которые сверкают внешним
блеском, как фальшивые бриллианты, сработанные из горного
75
хрусталя. В ее облике не было ничего такого, что мгновенно
поражает воображение и ласкает взор. Ее глубокая спокойная
задумчивость и, пожалуй, преднамеренная, если не
прирожденная, простота и скромность вызывали в нем какое-
то смутное предчувствие внутреннего богатства и красоты. Все
это увидел в ее глазах, таких особенных, неповторимых,
честных и умных. А могучий, проникновенный бас Штоколова
до осязаемости, до сердечной боли рисовал знакомую картину,
созданную очаровательным Тургеневым:
Утро туманное, утро седое.
Нивы печальные снегом покрытые...
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица давно позабытые.
....................................
Многое вспомнишь родное, далекое,
Слушая говор колес непрестанный,
Глядя задумчиво в небо широкое...
Алексей Петрович протянул руку к стоящему рядом с
диваном магнитофону и нажал клавишу. В доме воцарилась
звонкая тишина, а в очарованной душе Иванова звучал уже не
голос Штоколова, а его собственный, не слышный для
посторонних голос:
Вспомнишь обильные страстные речи,
Взгляды, так жадно, так робко ловимые,
Первые встречи, последние встречи,
Тихого голоса звуки любимые.
"Взгляды, так жадно, так робко ловимые". "О ком это, о
чьем тихом голосе? - мысленно спросил он, вспоминая тихий
голос и... жадный взгляд. - Точно сказано: у нее был жадный и
робкий взгляд. Это все о Маше". Почему о ней, и при чем тут
она? Уж скорее это должно относиться к Ларисе, его первой
любви. Но о ней почему-то не хотелось думать и не было
желания встречаться с ней еще раз, тем более в его
мастерской. Ей видите ли, хочется посмотреть на его
искусство. А что она в нем понимает? - уже с неприязнью
подумал он и чтобы отвлечься от неожиданно свалившихся на
него странных размышлений, решил ознакомиться со статьей
Льва Толстого, которую принес ему епископ Хрисанф. Как-то он
спросил владыку: за что отлучили Толстого от церкви? "Он
кощунственно выражал свое несогласие с апостолом Павлом",
- кратко ответил архиерей, но в голосе его Иванов не
почувствовал осуждения им великого писателя. "А можно
76
почитать статью Толстого?" - спросил тогда Иванов, и владыко
пообещал принести ему.
Статью Толстого Алексей Петрович читал медленно,
вдумчиво и с нарастающим интересом. Великий писатель
спорил с одним из высоко чтимых в христианстве учеником
Иисуса Христа. Настоящее имя его было Савел, и сам он
вначале принадлежал к фарисеям - гонителям Христа. Но
когда увидел, что за Христом идут люди, что в него верят,
поменял имя Савла на Павла и примкнул к ученикам Иисуса.
("Как нынешние партийные оборотни - всевозможные
яковлевы, горбачевы, ельцины, шеварднадзе", - подумал
Алексей Петрович.) Толстой писал: "Да, основа учения Христа
- истина, смысл - назначение жизни. Основа учения Павла -
расчет и фантазия". "Евангелие говорит, что люди все равны;
Павел знает рабов и велит им подчиняться господам". Толстой
не согласен "с мелкой, сектантской, случайной, задорной
проповедью непросвещенного, самоуверенного и мелко
тщеславного, хвастливого и ловкого еврея". "Павел, как и все
самолюбивые, славолюбивые проповедники лжи, суетился,
бегал из места в место, вербовал учеников, не брезгуя
никакими средствами для приобретения их", - писал Лев
Николаевич.
Прочитав эти строки, Иванов задумался: "Вон оно что! Во
всемирной истории, оказывается, всегда были мелкие,
самоуверенные, хвастливые и ловкие авантюристы, вроде
троцких, свердловых, - проповедники лжи, бегающие из места
в место, не брезгающие никакими средствами ради
достижения личных, корыстных целей. Как это похоже на наше
трагическое время. Разве не о горбачевых, яковлевых,
ельциных и прочей сволочи, именующей себя демократами,
говорил Лев Толстой, раскрывая подлинное лицо и деяния
Савла-Павла который, - читал Иванов, - "... сделался
основателем новой религиозной секты, в основы которой он
положил те очень неопределенные и неясные понятия,
которые он имел об учении Христа; все сросшиеся с ним
еврейские фарисейские предания, а главное - свои
измышления о действительности веры, которая должна
спасать и оправдывать людей".
"Да, глубоки корни у этих Иуд - кроются они в глубинках
еврейского фарисейства, - размышлял Алексей Петрович,
вдумываясь в слова русского гения. - Их измышления о
действенности веры в наши дни вылились в так называемое
"новое мышление" Яковлева-Горбачева, изобретенное ими или
77
подсказанное из Тель-Авива, как заокеанская удавка для
удушения русского народа и в целом великого государства.
Пожалуй, прав мой генерал, когда он так убежденно
утверждает, что самый страшный враг и нашей страны, и всего
человечества - это сионизм с его масонской гвардией, этот
кровожадный и жестоко ненасытный спрут, обвивший своими
ядовитыми щупальцами весь земной шар. У него триллионы
денег, золото и алмазы для подкупа власть имущих лакеев, у
него вся пресса, телевидение, радио, кино, искусство, наука -
это орудие оглупления, нравственного и физического
растления народных масс, которые под воздействием
иудоистского гипноза не понимают, кто их подлинный палач и
душитель, и нападают на мнимых палачей, на которых им
указывают сионистские гипнотизеры".