Страница 174 из 207
- Стихи хорошие, - польстила я. - А усыпить, пожалуй,
пора. - Ну хорошо, пошли спать.
- Каждый в свою комнату, - напомнила я.
- Естественно, как договорились.
Я разделась, выключила свет и легла в постель, чувствуя
нервное напряжение. Я догадывалась, что его пожеланием
"спокойной ночи", брошенным им как-то невнятно на мое
пожелание, дело не кончится. И действительно, не прошло и
пяти минут, как он вошел в мою комнату о одних трусах.
"Начинается", - подумала я. Он подошел к кровати и
наклонился к моему лицу, прошептал:
- Я пришел сказать тебе спокойной ночи.
- Ты уже сказал, - резко ответила я.
- А за стихи, которые тебе понравились, положен
поцелуй. - И он в ту же секунду поцеловал меня и попытался
обнять. Я резко оттолкнула его и сказала осуждая:
- Виталий, ты ж обещал. Я очень устала и не настроена
на любовные утехи. Ты же поэт, должна быть тонкая натура.
Ты должен знать психологию женщины. Такое бывает: нет
желания, нет настроения. С этим надо считаться и мириться.
Он сел на край постели, взял мою руку и преподнес к
своим губам, сказал:
- Желание появится. Стоит только обнять и поцеловать.
Женщина всегда может, хотя и не всегда хочет. А мужчина
наоборот: всегда хочет, но не всегда может. Тебе наверно это
575
известно по Лукичу. - Последние слова его меня возмутили и я
грубо бросила:
- Лукича прошу не трогать. Тебе до него никогда не
подняться. Запомни это, заруби себе на носу. Он не просто
великий артист. Он необыкновенный человек.
- Ну извини. Не будем о Лукиче, я согласен с тобой. Но
ты же не давала ему подписку. Ты мне нравишься. Очень
нравишься.
- Ну что из того? Возможно, я многим нравлюсь. Так что
же мне и под каждого ложиться?
- Но я не каждый. Я известный в России поэт. Мои книги
изданы миллионным тиражом. Меня знают миллионы. Иные
считают за честь иметь интимные отношения с известным
поэтом. Ты знаешь, сколько было у Пушкина любовных
отношений с женщинами? Больше сотни.
- А ты превзошел и Пушкина?
- Не важно. Недостатка не было. Стоило только
поманить.
- И они летели, как мухи на мед, на ходу раздевались и
спешили лечь под тебя.
- Да, и ложились, и были довольны, благодарны.
- Какой же ты хвастун. О психологии женщины ты
судишь по стихам своего собрата Андрея Вознесенского:
"сущность женщины горизонтальна". Так?
- Вознесенский никакой не поэт. Это графоман и пошляк,
- с яростью произнес Виталий. Он был взбешен. Я понимала
его и, может, даже сочувствовала. Но не могла пересилить
себя, хотя он мог бы сойти и за "производителя". Я сказала уже
миролюбиво:
- Ты не обижайся и не огорчайся. И не скучай-ка, это
говорит тебе Чайка.
- Не удачная рифма. Тебе больше подходит Лариса -
крыса, - в сердцах выдавил он и уже вставая с кровати, сказал
примирительно: - Надеюсь, до Лукича наш эпизод не дойдет.
Обещай. - Я пообещала. - А теперь спи спокойно. Я тебя не
потревожу. - И все же уходя, наверно на что-то надеясь, он
поцеловал меня в губы.
Я долго не могла уснуть. Я думала над психологией
мужчин: если ты легла под него - значит ты белокрылая Чайка,
отказала ему - ты уже Крыса. А как же любовь. "Ты мне
нравишься", - вспомнила его слова. Ну и что, и ты и Ююкин
мне нравитесь, но то разные понятия: нравиться и любить. Я
люблю Лукича, люблю первой в своей жизни и, наверно,
576
последней любовью. И он любит, он боготворит меня. Я
мечтаю о ребенке и он поддерживает мою мечту, он "за", и
если б у меня состоялась тогда в мастерской с Игорем или
сегодня с Виталием, он бы не возражал. Думаю, он бы
одобрил мой выбор. Это был шанс. Но я им не
воспользовалась. Впрочем, еще не поздно: в соседней комнате
лежит и возможно тоже не спит в расстроенных неудачей
чувствах "производитель", который даже в какой-то мере и
симпатичен мне, как мужчина. Он готов. Но не готова я. Не
могу перешагнуть ту невиданную грань, которую создает
высокое и святое понятие - любовь и женское чувство
достоинства и гордости.
В Москву я приехала в полдень и прямо с вокзала по
автомату позвонила Лукичу.
- Я с нетерпением жду тебя, - как всегда мило ответил
он. Войдя в квартиру, я сразу же доложила ему о своих
приключениях. Не умолчала и о притязаниях Виталия. Лукич
выслушал с добродушной снисходительной улыбкой, лишь
беззлобно проворчал:
- Куда денешься - в каждом мужике прячется кобелина и
ждет своего часа, удачного момента. А для Виталия момент
был более, чем подходящий.
- Ты прав, - подтвердила я. - Но как бы ты отнесся, если
б я не устояла? - напрямую спросила я. Для меня был очень
важен его ответ. Он заговорил не торопясь:
- Я тебе уже раньше говорил: если дело шло о ребенке,
то я поддерживаю любой твой шаг. Решающее слово всегда за
тобой. - Он сделал паузу, лицо его приняло озабоченное
выражение, глаза нахмурились, и он заговорил мрачным
тоном: - Сегодня утром звонил твой отец. Из Твери звонил. Он
просил тебя срочно приехать домой.
- Что-нибудь случилось? - с тревогой спросила я.
- На такой же мой вопрос, он ответил кратко и сухо: об
этом поговорим при встрече в Москве. И положил трубку.
Боже мой... Сердце мое затрепетало: произошло,
очевидно, то, чего я больше всего опасалась. Я вся обмякла,
как нагретая свеча и прижалась к Лукичу, ища в нем
спасительной защиты. Он ласково поцеловал меня в лоб и
нежно обнял.
- Ну что ты, родная. Не надо волноваться и
расстраиваться. Мы еще не знаем, в чем дело.
577
- Я знаю, я догадываюсь. То, что он собирается
поговорить с тобой в Москве, для меня все объясняет. Ему
стали известны наши с тобой отношения.
- Ну и что, даже если так - объяснимся. Мы что?
Совершили преступление? - спокойно сказал Лукич.
- Для моих родителей - да, преступление. Я должна
сейчас же ехать.
- Погоди, успокойся, позавтракай, давай все обсудим и
потом поедешь.
Что обсуждать? Скандала не избежать, большого
скандала.
Я оказалась права в своих догадках. Как только приехала
в Тверь и вошла в дом, отец молча положил передо мной
газету, ту самую, бульварную, которую издает Трапер. На
странице две фотографии. На одной стоим на пляже мы с
Лукичом, и он втирает мне в спину крем против загара. На
другой, опубликованной рядом, мы с Лукичом лежим на пляже,
он, конечно, в плавках, я в купальнике. Лица наши
отпечатались четко. Тут никаких вопросов. Внизу под
фотографиями подпись: "Жаркое лето на курорте Алушта".
Пока я смотрела газету, мама и отец стояли рядом и
понуро молчали. Потом все так же без слов отец протянул мне
исписанный лист бумаги. Я сразу узнала: это было письмо
Лукича ко мне. Каким образом оно попало к ним в руки? Ведь я
так старательно, надежно хранила письма Лукича, - а их было
не мало. И хотя он предупреждал сжигать их сразу же по
прочтении, что бы "не влипнуть", но я берегла их как память,
как дорогие для меня сувениры. Наконец отец угрюмо сказал:
- Так что, дочь, оправдываться нет смысла. Документы
достоверные и убедительные. Мы с мамой за эти часы много
пережили. Ты нанесла нам страшный удар и мы хотим от тебя
услышать объяснение: как ты могла? Как он мог, он,
выдающий себя за порядочного человека? - теперь уже нервно
воскликнул отец. - Ну, с ним у нас будет особый разговор.
Сейчас мы хотим выслушать тебя. Искренне, правдиво. Мы