Страница 154 из 207
благодарю вас, что пришли на мой последний спектакль,
который завершил мой долгий творческий театральный путь.
Мне горько и обидно, что этот путь окончился в позорное и
трагическое для нашего Отечества время. - Он сделал
внушительную паузу, словно собирался совершить какой-то
чрезвычайный поступок, медленно поднял голову, устремив
взгляд в конец замершего зала, дрогнувшим голосом
продолжал: - Великий Микеланджело сказал: "достигнув в
подлости больших высот, наш мир живет в духовном
ослеплении. Им правит ложь, а истина в забвении. И рухнул
светлых чаяний оплот. ." Если б гений предвидел, что сотворят
в конце двадцатого века с моей Россией самые
омерзительные, двуногие отбросы рода человеческого,
которые суют мне, как подачку окропленный кровью невинных
жертв кусок металла... - И вновь задумчивая, звонкая пауза,
прерванная решительным, как удар меча, стальным голосом: -
Совесть гражданина и честь артиста не позволяют мне
принять этот сгусток крови, как знак позора и унижения.
Он энергично поклонился в зал и, резко повернувшись,
твердо зашагал за кулисы. Несколько секунд зал молчал в
растерянном оцепенении. Вдруг мы, то есть Лариса, Воронин,
я, Ююкины ударили в ладоши, и как морская волна, поднятая
ветром, подхватила аплодисменты и уже шквал,
прокатившийся по залу, выбрасывал голоса "Браво!",
"Молодец!", "Слава Богородскому!"
Откровенно говоря, я не рассчитывал на такой
решительный шаг Лукича и тем более на бурный, солидарный
восторг зала, наполовину состоящего из "новых русских", тех
самых, кому в лицо плюнул Народный артист СССР Егор
Богородский. Что это, чувство стадности: одна птица
вспорхнула и другие тут же подхватились.
- Не думаю, что только инстинкт стадности, - ответил на
мое замечание депутат. - Новые русские, даже хапнувшие
миллиарды и соорудившие себе дворцы в России и на Кипре,
не чувствуют себя в безопасности. Они в постоянной тревоге,
потому что счастье их ворованное, не праведным трудом
полученное.
Из театра мы выходили в приподнятом настроении
победителей. Ждали выхода Лукича. Он не заставил нас долго
509
ждать, вышел возбужденный, лукаво улыбающийся. Мы
бросились его поздравлять. А он отвечал нам торопливо и
односложно: "Завтра в двенадцать у меня дома". И подхватив
под руку Ларису быстро направился к машине депутата, с
которым договорился заранее, что тот доставит его из театра
домой.
На другой день - это была суббота - мы в узкой компании
собрались у Лукича. К нашему приходу в гостиной стол был
накрыт на двенадцать персон. Были выставлены праздничные
сервизы из дорогого фарфора и хрусталя ради такого
торжественного, чрезвычайного случая. Настроение у всех
было приподнятое: мы поздравляли Лукича с юбилеем, но
главное, что всех нас восхитило - его мужественный
благородный поступок с отказом от ордена. Звонкая пощечина
режиму. Мы задавали себе вопрос: станет этот эпизод
достоянием народа, или американо-израильские СМИ
постараются замолчать неприятный для них поступок
подлинного народного артиста? И как всегда говорили о
политике, о чем болят сердца.
- Что там в вашей Думе о монархии заговорили? -
обратился генерал к депутату.
- Был брошен пробный шар ельцинистами, но
вхолостую, не нашел отклика, - ответил депутат.
- О монархии мечтают художники патриотического
разлива, - заметил Воронин, сияя возбужденным лицом. Его
взгляд сверлил тихую бессловесную Ларису. Мне казалось она
смущается его взгляда и избегает его.
- Не сочиняй, Виталий. Зачем художникам царь? Мне он
зачем? Скорей поэты монархией грешат, - категорично
возразил Ююкин. Он тоже бросал на Ларису нескромные
взгляды и быстро определил в поэте своего соперника.
- А я не о тебе, - отозвался Воронин. - Я о знаменитых
художниках, которые мечтают увековечить себя царскими
портретами и памятниками.
- Камешки в огород Глазунова и Клыкова, - сообразил
генерал. Сокрушенно рассудил: - Странно получается, оба
талантливые ребята, за Россию держатся, а никак не поймут,
что России не наследственный царь нужен, а умный
правитель. России нужен Сталин.
- Но Ельцин уже объявил себя царем, пока в шутку, -
сказал Воронин.
- Ельцин ублюдок, выродок, животное, без души и
совести, - раздраженно пророкотал Лукич. - Он подлее
510
Тамерлана, Наполеона и Гитлера вместе взятых... Да, подлее
и страшнее. Он загубил великую державу, оскотинил великий
народ. - Руками подавляющего меньшинства, - вставил депутат.
- А это кто такие, - стрельнул глазами в Ларису Ююкин.
- Те, кого до недавнего времени вслух не решались
называть.
- Чубайсы., березовские, лившицы? - лукаво
переспросил Ююкин.
- Ты очень сообразителен, Игорек: и Лившица не забыл,
- съязвил Воронин и, посмотрев печально на Ларису,
прибавил: - "Все будет хорошо, Русь будет великой, но как
трудно ждать и как трудно дождаться". Это сказал Александр
Блок. - Он и не дождался, - с грустью молвил Лукич. - И не
многие из здесь присутствующих дождутся.
- Артем дождется, - сказал я и взглядом указал на
скромно сидящего, безмолвного курсанта высшего
пограничного училища Артема Богородского - внука Лукича.
- Боюсь я, друзья-товарищи, что наш оптимизм ничем не
подкреплен. И я больше склоняюсь к пессимизму, - вздохнув с
грустинкой, сказал Лукич. - Будущее России мне видится в
сплошном кошмаре. Иногда... Русские, украинцы, белорусы, и
другие народы, населяющие российские просторы, исчезнут,
как нации. Из их осколков нынешние Чубайсы и гусинские
создадут совершенно новый конгломерат биомассы без
истории, без корней. И дадут ему имя - гой. И будет страна
Гойяния, не государство, а страна. Страна рабов, страна
господ. Рабы - гои, господа - евреи. Вот тогда они и не будут
протестовать против пятого пункта ни в паспорте, ни в анкете.
Они с гордостью будут писать в своих паспортах
национальность - еврей. Артем же Богородский в своем
паспорте напишет - гой, что будет означать недочеловек,
скотина, раб. Дело к этому идет. К сожалению, ни Артем, ни его
сверстники это не понимают. Вот так-то господа-товарищи.
Он опустил голову и мрачно уставился в стол. Мы
молчали. Никто не решался ни возразить, ни поддержать.
Какая-то зловещая тишина опрокинулась на нас и словно
парализовала, лишив дара речи.
Мы были все единомышленники, друзья Лукича,
поклонники его большого таланта. Мы уважали его, как
патриота и гражданина, за его прямоту и честность. Мы
511
спорили по частностям, дружески подтрунивали над
товарищами. Лукич говорил:
- Друзья мои, я хочу что б о каждом из вас потомки могли
сказать словами Шекспира: "Он человеком был, человек во
всем".Попросили Виталия почитать стихи. И он читал. Сначала
патриотические, разящие, как меч, о распятой и опозоренной
России, читал с болью, с надрывом. Они звучали как набатный
колокол, волновали до слез, до спазм в горле. Наши восторги
его воодушевляли и поднимали. Пили тост за его творчество. А
он разрумяненный, возбужденный прибирал падающие на
крутой лоб пряди седых волос, прочно овладел аудиторией и
уже не мог остановиться.
- Отдохнем от политики, перейдем на лирику, - весело
сказал Виталий и проникновенно посмотрел на Ларису.
- Я прочту вам два лирических стихотворения. Одно
давнишнее, еще в советские годы написанное, и совсем новое,