Страница 144 из 207
плавания я ее удалил.
- Зачем?
- По принципу: "С глаз долой, из сердца вон".
- Покажите мне?
- Зачем?
- Любопытно.
Я хотела видеть ту счастливицу, которой он подарил
десять лет. Он удалился в кабинет и принес фотографию,
вставленную в очень изящную под золото рамочку. С
фотографии смотрела миловидная, с тонкими чертами лица и
гладкими короткими волосами, слегка тронутыми сединой,
женщина. Взгляд у нее строгий и, как мне казалось, холодный.
Я решила, что он снял со стены эту фотографию перед моим
приходом и спросила:
- Не хотите водрузить на место? Гвоздь не должен
пустовать. - Он лукаво ухмыльнулся и проговорил, извлекая
фотографию из рамочки:
- Свято место пусто не бывает. А вдруг найдется замена?
Я не теряю надежды.
Пустую рамочку он повесил на стену, на то же место, где
она и раньше висела, и обратился ко мне:
- А фотографию отнесем туда, где ей и положено быть. -
Он осторожно дотронулся до моего локтя и предложил: -
Пойдемте, покажу вам свой кабинет.
Это была комната раза в два поменьше гостиной, с
книжным шкафом, письменным столом, заваленным книгами,
газетами и какими-то бумагами. Я обратила внимание на
стоящий в углу бюст Лукича. Он был без галстука, с
расстегнутым воротом рубахи и с иронической ухмылкой на
губах. И совсем еще молодой, такой, каким я видела его в
студенческие годы.
- Это меня скульптор Борис Едунов изваял. Мы тогда
были молодые, озорные, - сказал Лукич, и кивнул головой на
письменный стол: - Сочиняю воспоминания. Нечто вроде
мемуаров. Сорок пять лет отдал театру. Есть что вспомнить.
Вот только будет ли это интересно нынешнему поколению,
476
которое довольствуется телевизором, а книги если и берет в
руки, так про убийства или секс.
- А в ваших мемуарах, как я понимаю, ничего подобного
он не найдет, - сказала я с намеком на секс. Он, очевидно,
понял мой намек, загадочная улыбка сверкнула в его глазах, но
смолчал.
Когда мы сели за стол, я рассмотрела бутылки: их было
аж четыре - шампанское, коньяк, какое-то вино и пепси. Я
вспомнила напутствие Лиды и подумала с дерзостью: решил
напоить. Ну что ж, будем дерзить, - и я сказала:
- А между прочим, сегодня мой день рождения. - Он
сделал удивленные глаза и спросил весело и недоверчиво:
- Серьезно? Или вы шутите?
- Вполне серьезно. Могу паспорт показать, - подтвердила
я, хотя при мне не было паспорта.
- Ну что вы, Ларочка, я вам верю. Это же здорово, это
бесподобно.
Лицо его сияло неподдельной радостью. Я, конечно,
обратила внимание на "Ларочка". Так он назвал меня впервые.
На теплоходе я была Лариса Павловна и только в последний
день просто Лариса. И вот Ларочка. Мне, конечно, было
приятно, и в то же время напутственное предостережение
Лиды пробуждало во мне защитную реакцию. Я была готова к
решительной обороне.
- С чего начнем? - торжественно, с сияющим лицом
спросил он и, взяв бутылку шампанского, сам себе ответил: -
Ну, конечно, по случаю большого праздника, вашего торжества,
- а для меня, Ларочка, Поверьте, это не просто слова
любезности, это от чистого сердца - радость... - И не договорив
фразы он выстрелил в угол потолка и наполнил хрустальные
бокалы. Мы чокнулись. Значит, я Ларочка на постоянно, уже не
будет здесь просто Ларисы, тем паче Ларисы Павловны. Мы
пили, закусывали и снова пили пенистое, бодряще
полусладкое. Мы говорили о чем-то несущественном, не сводя
взглядов друг с друга, но глаза наши говорили совсем о другом,
о чрезвычайно важном, сокровенном. Он был учтив и любезен,
но по дрожи его рук, по трепету губ, которые он покусывал, по
распаленному лицу и мятежным глазам я понимала, что
чувства его достаточно накалились и доходят до критической
черты. Он раздевал меня глазами и торопился опорожнить
бутылку шампанского, провозглашая тост за тостом. Он
награждал меня такими качествами, о которых я не только
никогда не слышала, но и не подозревала их в себе самой.
477
Очаровательная, прелестная - это только первая ступень.
Дальше следовали такие жемчужины, как ангел небесный,
посланная из Вселенной, несказанная, нежная. Откуда он знал
о моей нежности?
И удивительно: все эти высокие словеса вызывали во
мне отрицательные эмоции, какую-то неосознанную,
стихийную агрессивность. И я неожиданно для себя перешла
от обороны к наступлению.
- Ах, оставьте ваши пламенные речи, Егор Лукич. Вы,
очевидно, забыли, что мне сегодня исполнился тридцать один,
а не двадцать, и все, что вы говорите, я проходила. Я уже не
девочка, и жизнь меня довольно ломала и корежила. Вы
думаете, я не знаю, чего вы хотите? Чего добиваетесь?
Увидели смазливую бабенку и распустили хвост. Ничего нового
вы не сказали, избитые штампы.
Я понимала, что перебарщиваю, хватила через край, но
уже завелась на все обороты, и не могу остановиться. Я
читала ему лекцию о морали и нравственности, изливала на
него всю накопившуюся у меня горечь, обиду, досаду и тоску
одинокой женщины, мечтающей о счастье, большой любви. "Я
все это уже проходила" было сказано мной для красного
словца. На самом деле ничего подобного я не проходила, и все
тут было для меня ново, необыкновенно и удивительно. Я
даже верила в искренность его слов, смотрела на его
поникшую голову и сжавшуюся фигуру, и уже стыдилась за
свою резкость, которую считала несправедливой. Мне было
жаль его. Он не перебивал меня, он молчал, как нашкодивший
мальчишка, которого строгая мать учит уму-разуму. Он был
огорчен и подавлен. Он не ожидал такой агрессивной атаки от
ангела-Ларочки. К чести его - он не позволял в отношении
меня ни словом, ни жестом никакой пошлости, он вел себя
достойно, даже старался сдерживать свои эмоции, но ему это
не всегда удавалось: он был слишком возбужден.
Я выпустила пар своей нотацией, и сердце мое
смягчилось, я уже смотрела на него трезвыми, как на
теплоходе, глазами. Он не был похож на тех мужчин, которых я
знала раньше. Он совсем другой - в этом я не сомневалась - и
не заслуживает такого нападения. Когда я закончила свой
язвительный монолог, который он выслушал молча, даже не
шевелясь, словно каменный, Лукич вышел из оцепенения,
вскинул голову и посмотрел мне в лицо. Взгляд у него был
растерянный, униженный, покорный, - ни протеста, ни
478
порицания. Я невольно снисходительно улыбнулась. А он не
замечая моего снисхождения, дрогнувшим голосом произнес:
- В принципе ваши обвинения справедливы. Я вас
хорошо понимаю. Но в данном конкретном случае вы не
правы. Вы просто меня не знаете. Как и я вас. В этом вся
проблема. К сожалению. А мне очень хотелось вас понять.
Потому что... вы можете, как вам угодно истолковывать мои
слова... вы женщина особая. В вас есть тайна, о ней говорят
ваши необыкновенные глаза, и эту тайну пытаются и будут
пытаться разгадать только редкие мужчины, вроде меня.
Он отвел свой задумчиво-опечаленный взгляд в сторону
и, сцепив напряженно пальцы, уже не смотрел на меня,
смущенно избегал встречи наших глаз. Я ощутила свою
власть, я чувствовала себя победителем, мне хотелось
озорничать. И озорством как-то разрядить напряжение, но я не
находила нужных слов. Мне было просто весело и свободно. И
в то же время я боялась, что он сейчас встанет и скажет:
"Пойдемте. Я вас провожу". Мне не хотелось уходить, и я
сказала:
- Налейте мне коньяка. - Он удивленно вскинул взгляд и