Страница 137 из 207
еще полыхали огнем уходящего солнца. Мы расселись на
палубе под навесом. К нам присоединились и Малинины.
Репертуар дуэта Богородский - Ююкин - был традиционно
неизменным, хорошо обкатанным на дачах, - русский романс.
Задорно смеялась и озорничала балалайка в руках Игоря,
искрилась и заливалась то светлой, то грустной мелодией.
Стонала и ныла гитара Лукича, то, протяжно вибрируя,
тянулась куда-то ввысь и вдаль, то гулко падала и обрывалась.
И не громко, но задушевно сливались сочный тенор художника
и мягкий, ласкающий баритон артиста в один светлый поток
453
мелодии. Временами в эту струю вливался не сильный, даже
робкий, но приятный голосок Насти. Постепенно к нам
подходили пассажиры, останавливались, слушали. Я
наблюдал за Малиниными. Одухотворенное лицо профессора
сияло радостью, а губы его шевелились в такт мелодии: он
мысленно, без слов подпевал. Лицо же Ларисы мне
показалось печальным с застывшей на нем улыбкой.
Спокойные глаза ее из-под длинных ресниц были нацелены на
Богородского, который уже давно заметил этот пристальный
взгляд, но старался не подавать вида, точно боялся спугнуть
его. И вот неожиданно их взгляды столкнулись и улыбка
смущения обнажила крупные, белые зубы Ларисы, а Лукич
отвел глаза. Кончив играть, он обратился к девушке:
- Присоединяйтесь. Ведь вы поете, я знаю.
- Почему вы знаете? - смутилась Лариса.
- Догадываюсь. Интуиция. Ну, смелее, - очень ласково и
тепло попросил Лукич. - Не стесняйтесь. Туг публика
доброжелательна.
- А вы сможете аккомпанировать? - Вдруг решилась она
и посмотрела на отца. Тот одобрительно кивнул.
- Вы что хотите петь? - спросил Лукич.
- Романс "Не уходи".
- Гм... Как там: "не уходи, побудь со мною". Так?
- Я не знаю такого романса, - быстро вклинился Игорь.
- А тебе и не надо знать, - лукаво улыбаясь, сказал
Лукич. - "Не уходи" - касается не тебя. Ты лучше уходи и не
мешай мне. Я попробую. А вдруг получится. Согласны?
- Да, - тихо подтвердила Лариса и в совестливых глазах
ее сверкнула печаль и беззащитность, в то же время
энергичное лицо ее преисполнено спокойной уверенности. Она
начала негромко, как бы нащупывая мелодию:
Не уходи, побудь со мною,
Здесь так отрадно, так светло.
Я поцелуями покрою
Уста и очи, и чело.
Побудь со мной, побудь со мной.
Постепенно, по мере того, как Лукичу удавалось войти в
мелодию, голос ее крепчал, становился уверенным и
очаровательным.
Не уходи, побудь со мною,
Я так давно тебя люблю.
Тебя я лаской огневою
И обожгу, и утомлю.
454
Побудь со мной, побудь со мной
Зрители восторженно захлопали в ладоши. Приятный
чистый голос ее очаровывал, а спокойные манеры
свидетельствовали внутреннюю культуру и чувственное
сердце. Она скромно, с застенчивой улыбкой поклонилась, а
Богородский степенно поднялся со стула, взял ее руку с
длинными ногтями, раскрашенными под жемчуг, медленно
поднес к своим губам и осторожно опустил. Лицо его пылало.
Он по-отечески взял Ларису под руку и увлек к перилам борта,
что-то говоря ей вполголоса. Ююкин провожал их лукавым
взглядом, а я вспомнил слова Богородского, сказанные Игорю:
"Не уходи" касается не тебя. Ты лучше уходи и не мешай мне.
Я попробую. А вдруг получится".
Профессор посмотрел в их сторону с неожиданным
удивлением и почему-то спросил меня, как я отношусь к
генералу Лебедю.
- К этому провинциальному демагогу? - переспросил я и
ответил: - Точно так же, как и к провокатору Жириновскому,
сионисту Явлинскому. Все они работают на Ельцина, на
оккупационный режим, все они недруги России и русского
народа.
- Но Лебедь как будто русский, - уже с сомнением сказал
Малинин.
- Горбачев тоже, говорят, русский, а что сотворил!
Жириновский помог Ельцину протащить антинародную
Конституцию, Лебедь помог Ельцину переизбраться на второй
срок. - Так на кого ж нам надеяться? Есть ли у патриотов
настоящий лидер? Может Лужков?
- Да нет, что вы? Лужков окружен евреями в три кольца.
Расчетливый популист, толковый организатор-хозяйственник и
такой же буржуй, как и Черномырдин.
- Выходит, нет настоящей личности, - вздохнул Малинин
и, помолчав, добавил: - Вот если б такого, как Лукашенко? Как
вы смотрите?
- Смотрю положительно. И совсем не потому, что он мой
земляк, из Шкловского района. Мы с ним в одной районной
газете работали. Только я до войны, а он после войны. Он
моложе меня чуть ли не в два раза. Есть в России такие
деятели. Возьмите того же Амана Тулеева, Петра Романова,
Михаила Лапшина. - Я назвал ему еще несколько имен. Он
промолчал настороженно. Потом спросил:
- А что ж вы Зюганова... или? - Он осторожно осекся.
455
- Разочаровался в нем. Хотя раньше надеялся. И
голосовал за него. Не знаю, может я не прав. Он слишком
осмотрителен. А слово "сионизм" просто не выговаривает,
боится этого слова. А между тем сионизм - самый главный и
самый страшный враг и губитель России. Страшней и опасней
Гитлера.
Поглощенные разговором на волнующие нас темы мы не
заметили, как стемнело и на теплоходе зажглись фонари.
Пожелав мне покойной ночи, профессор Малинин сказал:
- Пойду искать Ларису, ночь коротка.
Глава вторая
ЛУКИЧ
Поздно вечером в мою каюту постучала Настасья
Ююкина и, приоткрыв дверь, медово прощебетала:
- Можно к вам, Егор Лукич? Вы не спите?
Я не спал, я думал о наших попутчиках Малининых, о
неподдельных, кондовых патриотах из российской глубинки, о
провинциальных интеллигентах, пекущихся о судьбе Отечества
искренней и глубже ожиревших от равнодушия столичных
интеллектуалов. Настя спугнула мои мысли, и я не очень
любезно ответил:
- Входите. Что стряслось? - Вид у нее был
возбужденный.
- Вы один? Я не помешала? - Она подозрительно
обшарила торопливым взглядом каюту.
- А кого бы вы хотели застать в моей берлоге? - Она
слегка стушевалась, подернула плечами:
- Ну, гости могли быть, эти профессор со своей дочкой. -
Вот те на, - и ее интересуют Малинины, с какой стати? И уж
конечно не профессор, а его очаровательная дочь.
- К сожалению, они покинули наш корабль сразу после
ужина: сошли в Нижнем, - ответил я.
- И вы сожалеете, - не спросила, а подтвердила мои
слова Настя.
- Приятные люди, открытые, добрые, думающие, без
мещанских комплексов, присущих москвичам, - сказал я с
явным намеком, который она пропустила мимо ушей.
- А мой не заходил? - поинтересовалась она довольно
вяло, как бы между прочим.
456
- Не удостоил, - ответил я и, вспомнив слова Игоря -
"Настя бдит", прибавил: - Ревность, Настасья, - высшая
стадия эгоизма.
- А я думала, что ревность - признак любви, - возразила
она. - Стародавнее заблуждение собственников, не
понимающих высокого смысла любви.
- А в чем же он состоит этот высокий смысл?
- На этот счет существует множество мнений известных
представителей рода человеческого. К примеру, поэт Гейне
считал, что быть любимым и любить - это величайшее
счастье. А другой немецкий поэт, Гете, утверждал, что любовь -
это венец природы. А Тургенев говорил, что только любовь
вызывает расцвет всего существа, какого не может дать ни что
другое. Он даже утверждал, что любовь сильнее смерти.
Любовь - поэзия и солнце жизни, - считал Белинский.