Страница 127 из 207
согласились на чай, и она ушла на кухню.
Какое-то время уныло молчали. Наконец Василий
Иванович спросил:
- Скажите, Константин Харитонович, что же дальше... с
Россией? Или уже покончено?
- Не совсем. Чубайс, конечно, со своей дьявольской
приватизацией разорил экономику на долгие времена. Грачев
разорил армию. Все это по плану Вашингтона и Тель-Авива.
Но им пока что не удалось осуществить свою главную и
последнюю цель - лишить нас ядерного потенциала. Потому и
хотят отделить от министерства Генштаб, а министром
поставить гражданского человека и обязательно своего, вроде
Кокошина, чтоб легче было захватить или нейтрализовать
ядерное оружие. Вот когда они достигнут этой цели, с Россией
и вообще с русскими будет покончено и, возможно, навсегда.
- Вы говорите страшные вещи. Этого не произойдет. Не
могу поверить, - взволнованно сказал Василий Иванович.
- Будем надеяться, что не произойдет.
Таня принесла чай, весело спросила:
- Ну как, все стратегические проблемы решили?
- Всего лишь обсудили, - ответил Силин.
Было уже поздно, и Таня предложила отцу остаться у нее
заночевать. Он согласился. Прощаясь с Силиным в прихожей,
Таня вполголоса сказала:
- Звоните, заходите. Не теряйте надежды и верьте в
свою мечту: мне она нравится.
Она подтянулась на носках и поцеловала его в щеку. А он
растроганно произнес:
- Спасибо, дорогая Танечка, - впервые назвав ее по
имени, и добавил: - У вас прекрасный отец.
Когда отец и дочь остались одни, Таня спросила:
- Ну, как тебе мой гость? - Ей очень хотелось знать
мнение отца, которому она всегда доверяла.
- Твой большой друг? - шутливо напомнил ее слова
Василий Иванович. - Первое впечатление положительное.
Мужик твердый, капитальный, со светлой головой. А в
остальном, как говорится, надо пуд соли съесть. А У тебя что,
на него серьезные виды?
- У него на меня... Он сегодня сделал мне предложение.
- И ты что ответила?
- Пока решила повременить, разобраться.
420
- Это верно, с таким делом спешить не следует. Хотя и
тянуть волынку тоже ни к чему. Как я успел заметить, он тебя
обожает. А как ты? Ты его любишь?
- Мне он нравится. На фоне современных мужиков он -
заметная личность во всех отношениях.
- Даже "во всех"? Тогда, я думаю, дело идет к
положительной развязке. - Василий Иванович легко вздохнул
и, как бы размышляя вслух, продолжал: - Коль он сумел
растопить твой душевный лед, значит у него доброе горячее
сердце. Тебе уже не двадцать, а годы ой как быстро летят, как
в той песне: "а годы летят, наши годы как птицы летят, и
некогда нам оглянуться назад". А может, и не надо
оглядываться. Решай. Тебе решать - тебе жить.
4.
Знакомый адвокат предложил Силину два билета в
Большой театр на сольный концерт обладателя великолепного
баса Владимира Маторина. Сам адвокат по какой-то причине
не смог пойти, и чтоб не пропадали билеты, решил услужить
Константину Харитоновичу. Тот с благодарностью принял
подарок - все-таки Большой театр, тем более концерт
состоится в Бетховенском зале, в котором Силин никогда не
был. Лишь однажды по телевидению он видел, как в
Бетховенском зале Большого театра Ельцин собирал своих
лакеев под маркой творческой интеллигенции,
демократическую шваль, большинство из которых составляли
представители "богоизбранного народа". Концерт приходился
на субботу, и Таня с радостью согласилась пойти в театр.
Был холодный осенний день, дул колючий, жесткий
ветер. На девятом троллейбусе они доехали до конечной
остановки - Детского мира, а там пешочком минут за семь
добрались до Театральной площади. Небольшой, но уютный
зал, вмещающий в себя три сотни зрителей, был заполнен до
предела. Так как места в билетах не были указаны, Таня и
Силин сели в третьем ряду, причем Константин Харитонович
расположился у самой сцены, обтянутой вишневого цвета
шелком, чтобы своей могучей фигурой не заслонять сцену от
позади сидящих. Зрители, в основном люди среднего возраста,
но были и пожилые и совсем немного молодежи. И все
почтенные, даже добродушные, видно, искренние любители
искусства и поклонники талантливого певца, звезды, так
внезапно засверкавшей на вокальном небосклоне. Ни Силин,
ни Таня до того ничего не знали об этом артисте, даже имени
421
его не слышали - В. Маторин. Кто такой, откуда? В программе -
арии из опер. В основном, Мусоргский.
Силин давно не был в театрах вообще, а в Большом тем
более, потому что попасть туда было не так просто. Таня,
одетая в свое новое, нарядное платье, которое впервые
надела в тот злопамятный вечер-банкет, когда обстреляли их
машину, немножечко стеснялась своего богатого наряда. По
скромным манерам и некричащим нарядам она догадывалась,
что среди зрителей тут нет "новых русских": классику, особенно
отечественную они не приемлют. Силин шел на этот концерт с
превеликой охотой и радостью, потому что с ним была
любимая женщина, которую он теперь уже называл просто по
имени: Таня, Танечка, Танюша.
И вот вышел на сцену уверенной быстрой походкой
богатырского телосложения человек с черной бородой и усами,
с густыми, тщательно зачесанными, со стальным отливом
черными волосами, полнолицый, с тихой, приветливой
улыбкой добрых глаз. Взгляд Тани сосредоточен на нем: своей
богатырской фигурой, скромной, доверчивой улыбкой и
открытым взглядом он напоминал ей рядом сидящего Силина.
Она не обратила внимания на концертмейстера, просто не
заметила хрупкую, очаровательную, уже не молодую, но еще и
не пожилую женщину, одетую скромно: черное платье с белым
воротничком, потому что Таня не спускала глаз с певца. А
Силин заметил концертмейстера и невольно сравнил ее с
Таней, найдя между ними разительное сходство.
Зал напряженно притих. И вот прозвучали первые
аккорды рояля, вспугнувшие настороженную тишину, их
подхватил могучий многокрасочный голос певца,
стремительно, как водопад, хлынувший в зал, и дивное
творение двух русских гениев - Пушкина и Мусоргского - арии
из оперы "Борис Годунов" - колдовской силой пленили
зрителей, врываясь в души, поднимали ответный ураган
чувств. Гибкий, как ветер, то плавно журчащий ручьем, то вдруг
взметенный вздыбленной волной, голос захватывал
одновременно и сердце, и разум, и безраздельно овладел ими.
И уже не Владимир Маторин, а Борис Годунов изливал свою
черную преступную душу:
Тяжела десница грозной судьбы,
Ужасен приговор души преступной.
Окрест лишь тьма и мрак непроглядный...
Таня трепетно прижалась к Силину, словно желая
передать ему свои мысли и чувства, слиться воедино. "О ком,
422
о чьей преступной душе, сотворившей тьму и мрак
непроглядный вещает певец?"
И в ответ на ее мысли, как тяжкий стон, вырываются и
захлестывают крутым накатом вещие слова могучего таланта:
Глад и мор, и трус, и разоренье.
Словно дикий зверь рыщет люд зачумленный.
Голодная, бедная стонет Русь...
Силин прикоснулся своей ладонью к Таниной руке, нежно
погладил ее, взволнованно прошептал: "Это о нашем
времени". А громоподобный голос артиста, сверкающий
множеством оттенков и граней, изливал слушателям - далеким
потомкам той давней смуты, современникам новой, более
страшной трагедии России, покаянную исповедь окаянного
царя Бориса: И лютым горем, ниспосланным Богом