Страница 66 из 216
И этот обычный, какой-то будничный тон Макарова в
совсем необычных, критических обстоятельствах как-то
хорошо подействовал на Брусничкина, который, в сущности,
впервые в своей жизни вот так непосредственно участвовал в
бою: стрелял по фашистам и, быть может, даже сразил, и не
одного, - познал настоящий страх и в мыслях уже похоронил
себя. В то время как Макаров, Судоплатов, Чумаев и связист
продолжали вести огонь по залегшей пехоте, не позволяя ей
подняться, Брусничкин внимательно наблюдал за поединком
Думбадзе и Акулова с танком. Попавшая в цель бутылка
Акулова заставила танк остановиться. А вслед за ней удачно
брошенная Иосифом противотанковая граната угодила в
башню. Взрыв был раздирающе резкий, со скрежетом. Теперь
Леонид Викторович с восхищением и благодарностью думал о
своем ординарце и о Думбадзе, всем существом своим понял
глубину значения, доподлинный смысл кратких слов
"мужество" и "отвага". И ему даже неловко стало за себя, он
пожалел, что не он, а его ординарец оказался рядом с
Думбадзе в передней ячейке. И в душевном порыве, сразу
охватившем его, Леонид Викторович восторженно прокричал
не свои, не присущие ему слова:
- Готов! Спекся один!..
Брусничкин ошибся - танк не был "готов" и совсем не
"спекся", потому что граната не повредила его, а лишь
припугнула, дала понять экипажу, что следующая граната
может угодить в более уязвимое место - и тогда взрыв будет
роковым. И экипаж не стал рисковать, гитлеровские танкисты
предпочли дать задний ход и, отойдя на безопасное
расстояние, круто развернулись - пошли догонять своих,
умчавшихся на станцию Бородино. Группе стрелков,
сопровождавших танк, не оставалось ничего другого, как
отойти в сторону железной дороги и укрыться в роще.
Кризисное положение у КП артполка разрядилось, но и
Макаров, и Судоплатов, и Брусничкин понимали, что это
ненадолго, что в дальнейшем положение может стать более
острым, даже безвыходным, поскольку в тылу полка, у станции
Бородино, оказались танки врага.
На ходу скупо и сдержанно поблагодарив Думбадзе и
Акулова за находчивость, Глеб поспешил к телефону, чтобы
доложить Полосухину обстановку. Потеря целой батареи
осложняла дело. Комдив был серьезно обеспокоен. Только что
Воробьев, доложил по рации, что его отряд снова окружен, на
этот раз мотополком немцев. Противник оказывает особенно
сильный нажим с юга и запада. Боеприпасы на исходе. Отряд
может продержаться до ночи. Воробьев просит указаний.
Каких? Полосухин догадывался: Павел Иванович намекает на
то, чтобы ему разрешили пробиваться к основным силам
дивизии - на Бородинское поле.
Приказав Макарову отойти в район Семеновского и
расположить орудия полукольцом, так, чтобы предотвратить
удар вражеских танков с тыла, со стороны станции, Полосухин
позвонил в штаб армии, доложил обстановку. Ни командарма,
ни его начальника штаба на месте не было, а дежурный,
выслушав Виктора Ивановича, сообщил, что наши части
оставляют Можайск. Ничто так не подействовало на
Полосухина, как это сообщение. Сложные, противоречивые
чувства закипели в нем. Ведь если армия оставляет Можайск,
значит, 32-я дивизия попадает в ловушку, в мешок. Пока что
остается узенький коридор, но он в любой час, в любую минуту
может быть перекрыт фашистскими танками. И тогда не только
отряду Воробьева, а и всей дивизий, расчлененной на
отдельные очаги, придется сражаться в окружении, сражаться
столько, на сколько хватит продовольствия и боеприпасов.
Мимо его НП со стороны музея шла группа бойцов - семь
человек. Они брели устало и равнодушно, не обращая
внимания на разрывы снарядов. В их согбенных фигурах
Полосухин увидел безысходное уныние и обреченность. Это
насторожило его, породив тревогу. "Что это? Начало
стихийного отступления, бегство? Не может быть. Этого нельзя
допустить. Если они бросили позиции, если отступают. . Разве
они не знают приказа стоять насмерть?" Он им покажет, он ни
перед чем не остановится. Он приказал привести к себе эту
группу. И вот они стоят перед ним, измученные, но спокойные,
даже суровые, и на их лицах, в их глазах никаких следов
обреченности или страха - только смертельная усталость.
Пехотный и артиллерийский лейтенанты, и с ними пять
бойцов.
- Вы кто такие? Из какой части? - строго спросил
Полосухин, задержав жесткий взгляд на артиллеристе в
порванном ватнике.
- Командир огневого взвода из части подполковника
Макарова лейтенант Экимян, товарищ комдив, - нервно дергая
головой, ответил плотный крепыш и, понизив голос, прибавил:
- Взвод занимал два танка, вкопанных в землю. Оба танка
разбиты прямым попаданием бомб. Все погибли, кроме меня и
сержанта Мустафаева.
Полосухин перевел взгляд на рослого, подтянутого
пехотного командира. Тот доложил угрюмо глухим, тихим
голосом:
- Лейтенант Сухов - командир стрелкового взвода. Мы их
прикрывали, - кивнул на Экимяна. - От взвода в живых
осталось пять человек. Двое раненых.
Полосухин вспомнил: это о них докладывал ему сегодня
Макаров. Приготовленные крепкие слова не понадобились, а
другие сразу не нашлись. Комдив повернулся к стоящему
рядом штабному капитану и негромко распорядился:
- Направьте в свои части. Позаботьтесь о раненых.
А потом поступил приказ генерала Говорова: дивизию
отвести на новый рубеж. Отходить организованно и без потерь.
Итак, прощай, Бородино! Нет, до свидания...
Отдав приказ частям и подразделениям дивизии на
отход, Полосухин вышел из блиндажа НП и в сопровождении
лейтенанта и двух автоматчиков пешком направился в сторону
переднего края. Возле кургана Раевского задержался у двух
орудий Тараса Ткачука. Находившийся здесь же командир
батареи Думчев встретил комдива докладом, но тот, не
дослушав его, протянул руку, говоря:
- Хорошо, спасибо, товарищи, за честную службу. - Потом
подошел к пушке, ласково положил широкую горячую ладонь
на заиндевелый ствол, приговаривая: - Они, родимые,
потрудились на славу. И еще потрудятся. Били гадов в
обороне, будут и в наступлении бить. Как, товарищ Думчев,
будем наступать?
- Мы готовы, товарищ полковник, - браво отчеканил
старший лейтенант. - Прикажете наступать - будем наступать.
Полосухин горестно вздохнул, дружески похлопал
Думчева по плечу, сказал с грустинкой, глядя в сторону здания
музея:- Когда-нибудь прикажу. Придет время. А пока что я отдал
приказ отходить. Да-да, товарищи - будем отходить. Сегодня,
как стемнеет. Но мы вернемся. Обязательно.
Обычно спокойные глаза его ожесточились, и голос,
всегда такой ровный, без надрывов, звенел непривычно,
совершенно новыми нотами, удивляя прежде всего его самого.
- И выйдет Боку Москва наша боком, - вставил Думчев,
довольно смеясь своему каламбуру.
Засмеялся и Полосухин, сказал:
- Что верно, то верно - боком выйдет.
Откуда ни возьмись, с веселым подсвистом появилась
стайка редких в Подмосковье длиннохвостых синиц и облепила
голый куст. Они провисали на тонких ветках, как диковинные
плоды, маленькие, пушистые, торопливо клевали
подмороженные ягоды. Это было так неожиданно, что все
сразу обратили на них внимание.
- Что за чудо! - воскликнул Полосухин. - Какая прелесть!
- Лазоревки, - пояснил Ткачук, глядя на птиц зачарованно.
- Ну нет, самая что ни на есть натуральная
длиннохвостая синица, - возразил Думчев, и суровое, угрюмое
лицо его потеплело. - Лазоревка - она как обыкновенная