Страница 3 из 216
узкие, со вздувшимися венами руки задрожали. - Стоит и
стоять будет! - пригвоздил накрепко. Прибавил в запале: - И
над Москвой он не летает. Кишка тонка. Разве что ночью, в
потемках, как вор, пытается. А не может. Потому как бьем.
- А бомба на Моховой, - напомнила Варя. -
Представляешь, Глеб, в самом центре, у стен Кремля, падает
огромная бомба.
- И Белорусский вокзал бомбил, - вставила мать. Она
стояла возле стола, скрестив на груди свои маленькие
сухонькие руки. - Уж и пожар был, какой пожар - жуть! От
нашего дома было видно. Дым клубами, черный-черный, ну
прямо аспид, и пламя...
- Цистерны с бензином горели, - пояснил Трофим
Иванович. - Отдельные самолеты прорываются. Не без того -
война есть война.
- Все это понятно - война разрушает, - скромно отозвался
молчаливый архитектор. - И все-таки разум протестует.
Страшно за памятники культуры. Взрывная волна снесла
скульптуру у Большого театра. А могло и здание превратиться
в руины. Или на Моховой. Ведь рядом - Кремль. А недавно
огромная бомба упала у Никитских ворот. Мы с Дмитрием
Никаноровичем - это мой начальник - сразу выехали к месту
взрыва. Представьте себе воронку глубиной пять метров!
Памятник Тимирязеву отброшен далеко в сторону, скульптура
повреждена.
- Это тот самый Дмитрий Никанорович, который не
отпускает Олега на фронт, - сказала Варя Глебу.
Олег засмущался и, будто оправдываясь перед Глебом,
сказал:
- Все, договорились. На днях закончим маскировку
основных ориентиров столицы, и я ухожу в ополчение.
Дмитрий Никанорович дал слово, что больше не будет
возражать.
- И я с тобой, - всерьез сказала Варя. - Лучше на фронт,
чем рыть противотанковые рвы. Представляешь, Глеб, с утра
до вечера, не разгибая спины. Каково без привычки: вон - руки
в мозолях до крови. - Она положила на стол свои узкие, тонкие
руки. На ладонях действительно были мозоли.
- Ну а как же, дочь, иначе? - сказал Трофим Иванович. -
Кто-то должен. Недаром говорится и в песне поется: идет
война народная, священная война.
- Да я не о том, папа. Я на фронт хочу, воевать.
- Сиди уж, фронтовичка. Не видели тебя на фронте, -
сокрушенно проговорила Вера Ильинична. Она знала, что дочь
говорит всерьез. - Кончишь свой трудфронт, тогда к Борису
Всеволодовичу в госпиталь пойдешь милосердной сестрой.
Борис Всеволодович Остапов - известный столичный
хирург - действительно предлагал своей невестке работать в
его госпитале, пока идет война. Но Варя почему-то решила, что
в госпитале слишком мирные дела, а она, только что
получившая диплом об окончании Института востоковедения,
владеющая французским и турецким языками, считала, что
если уж работать на оборону в это трудное время, то работать
там, где рвутся снаряды и свистят пули. Главное, считала она,
бить проклятого врага.
- Я видела на крышах домов в Москве у зенитных
пулеметов девушек, - продолжала Варя, - Глеб, как ты
думаешь, могу я тоже быть пулеметчицей?
- Можешь, сестра, только сначала траншеи и
противотанковые рвы нам приготовь, - шутливо ответил Глеб. -
Вы где сейчас копаете?
- Под Можайском, - ответила Варя.
- Мм-да... - Глеб покачал коротко стриженной головой,
сдвинул темные брови, вздохнул. - Московская область. Мм-
да... - Озабоченно сказал: - Однако далеко намерены пустить.
- Бородино, - коротко произнес Олег, и синие жилки на его
висках напряглись.
- Вот и я говорю: будет им второе Бородино, - сказал
Трофим Иванович. - Будет. Попомните мое слово.
Его оптимизм не казался наивным, потому что в словах, в
том тоне, каким произносились эти слова, звучала какая-то
гранитная убежденность, железная готовность стоять
неприступной скалой и не просто умереть в жестоком
поединке, а выстоять и победить.
Вера Ильинична, стоя в сторонке, не спускала полного
обожания взгляда с Глеба, ее первенца, радости и надежды
ее, и светились в теплом материнском взоре очень сложные
чувства: нежная любовь и тревога, жалость и гордость и еще
та бездонная скорбь, которую рождали думы о загубленной
Глебовой семье, о погибших внучке и невестке. "Вот и остался,
горемыка, одинешенек, - думала она, сдерживая
подступавшую слезу. - Да еще сынок сиротка, тоже военный,
внучек мой единственный, Славочка". И задала она Глебу тот
вопрос, который давно ее волновал, тяжелым камнем лежал
на сердце:
- Глебушка, ты знать должен: Славочку нашего на фронт
могут послать?
- Все может быть, мама. Он человек военный, без году
командир, - ответил Глеб.
- Как же это? Он же совсем ребенок, - певуче-испуганно
пропела Вера Ильинична.
- Это Святослав-то ребенок? - выпрямился Трофим
Иванович и расправил плечи. - Святослав будет самым
главным героем в семье Макаровых. Помяните мое .слово.
Твердый мужик, с характером и башковит. Серьезный мужик.
- Ай-яй, что ты такое говоришь, отец. Мужик... Да какой
же он мужик - дитя еще, - возражала Вера Ильинична.
- В гражданскую такие, как он, полками командовали, - не
сдавался Трофим Иванович.
В это время по радио объявили воздушную тревогу.
- Ну вот, опять пожаловали, все им неймется, - с
добродушием молвил Трофим Иванович.
Глеба поразило совершенное спокойствие всей семьи, с
которым был воспринят сигнал воздушной тревоги.
Он поинтересовался:
- Что в таких случаях мы должны делать?
- А ничего, - ответил отец. - Первое время бегали в
метро. А потом надоело, обвыклись.
- Вообще, положено идти в убежище, - сказал Олег. - На
крышах домов остаются дежурные. Обычно немцы
разбрасывают мелкие зажигательные бомбы. Мы живем на
улице Чкалова. В нашем доме бомбоубежище. Иногда
спускаемся туда.
- Нам, пожалуй, надо бежать в метро, чтоб после отбоя
сразу домой, - заторопилась Варя.
- И то правда, бегите, - согласилась Вера Ильинична. - А
ты, Варя, завтра как? Опять на трудфронт?
- Да, как всегда, - ответила Варя. - Ты, Глеб, надолго
задержишься?
- Завтра попробую повидаться с сыном, - ответил Глеб. -
А послезавтра с утра - в управление кадров. А там - куда
направят. Надо полагать, сразу на фронт.
Глеб проводил Варю и Олега на улицу. Было довольно
тепло. Небо очистилось от туч, и высокая яркая луна как-то
отчужденно и ненужно висела над Москвой. Острые лучи
прожекторов, как гигантские шпаги невидимых рыцарей,
скрещивались в вышине. На западе, в стороне Сокола, ухали
зенитки. Глеб видел разрывы снарядов. Потом неожиданно в
скрещении лучей сверкнул серебряный крестик вражеского
самолета. "Ага-а, попался, ворюга", - мысленно торжествовал
Глеб, но вдруг самолет как-то бочком скользнул в сторону,
провалился вниз и исчез из скрещенных лучей. Прожектора
лихорадочно заметались по небосводу, но не могли нащупать
фашиста. Там же, за Соколом, гулко ухнула земля, и Глеб
понял, что это не зенитки, а сброшенные с самолета бомбы
разорвались. Он постоял еще с минуту и потом ушел в дом.
В свои восемнадцать лет Святослав Макаров выглядел
вполне взрослым мужчиной. Высокого роста, широкоплеч, как
и его отец, настойчивый и упрямый, он унаследовал от своей
матери не только черты лица, но и нежность, доброту. Его
светло-карие материнские глаза с характерным прищуром
смотрели на мир открыто и доверчиво. Но стоило юноше
рассердиться, выйти из равновесия, как те же глаза темнели,
источали огонь ожесточения и ярости.
Как в школе, так и в военном училище он не был в числе