Страница 4 из 216
первых по успеваемости, хотя учился довольно ровно, как
говорится, на твердую четверку, ничем особым не выделялся.
Но было в нем нечто такое, что как магнит притягивало к нему
друзей. Возможно, какая-то откровенная честность и доброта в
отношениях с людьми, чувство товарищества и беззаветная
верность дружбе притягивали к нему ребят.
Глеб Макаров сам себе признавался, что плохо, вернее,
недостаточно знает сына. Тому были свои причины, быть
может, не столь уважительные, но все же объективные -
частые переезды из города в город, большая занятость по
службе. Восьмой и девятый классы, то есть перед тем как
поступить в военное училище, Святослав кончал в Москве, и
жил он в то время у дедушки.
Они не виделись больше года, и Глеб нашел, что за это
время сын сильно изменился: плечистее стала фигура,
спокойное круглое лицо не просто загорело, а возмужало, что-
то самостоятельное и твердое появилось во взгляде. Тонкие
брови стали еще круче. "До чего же он похож на Нину", -
грустно подумал Глеб.
По просьбе Макарова-отца начальник училища разрешил
курсанту в порядке исключения уволиться до 22.00, то есть на
весь день.
Когда они вышли за ворота училища, Глеб подумал: куда
идти? Это был не простой вопрос. Их встреча могла оказаться
последней - Глеб это отлично понимал, - поэтому
предоставленное им время надо было использовать так, чтобы
эта встреча навсегда осталась в памяти сердца.
Глеб Макаров любил Москву, как он считал, особой,
неповторимой, лишь ему одному доступной любовью. Москва
для него была не просто городом, где он родился, где прошли
его детство и юность, Москва была частицей его сердца. И чем
дальше он от нее находился - в степях Забайкалья или в лесах
Белоруссии, - тем острее он это чувствовал. Москва жила в
нем самом, как душа, постоянно, неизменно, всегда.
Когда Слава был маленьким, Глеб, приезжая с семьей в
отпуск в столицу, водил сына по Москве, показывал и
рассказывал то, что было близко и дорого ему самому.
Мальчик слушал с интересом, с обычным детским
любопытством, которое быстро иссякало. Он уставал, и Глеб с
досадой думал: нет, ребенок не может чувствовать того, что
чувствует взрослый. И вот Святослав, можно сказать, уже
взрослый. Надо показать ему Москву.
Было тревожно и даже боязно: а вдруг не поймет, не
почувствует того, что чувствует он, Глеб Макаров?
День стоял ясный и сухой, одетый в прозрачную дымку
уходящего августа. Многомиллионный город, уже почти
прифронтовой, казалось, жил обычной своей жизнью, внешне
сохраняя спокойное достоинство и выдержку. Так казалось
неискушенному глазу. Правда, на улицах военных было,
пожалуй, не меньше, чем гражданских, в парках и на
бульварах бегемотами лежали туши аэростатов воздушного
заграждения. Днем они "отдыхали", а по вечерам поднимались
в черную высь сторожить московское небо. На крышах высоких
домов стояли пулеметы, а на окраине города, на шоссейных
магистралях, щетинились сталью противотанковые надолбы.
Многие здания были нелепо разукрашены, точно на них
набросили маскировочные халаты. Глядя на этот камуфляж,
Глеб подумал: этим делом и занимается рвущийся на фронт
его зять - архитектор Олег Остапов.
Отец и сын шли по Москворецкому мосту в сторону
Кремля. Глеб сказал:
- Давай, сынок, постоим здесь. В юности я любил подолгу
стоять на мосту и любоваться Кремлем. - Они вошли в
каменную нишу, стали, облокотясь на прохладный бетон, и
Глеб продолжил: - Отсюда Кремль какой-то особый,
монолитный. Его схватываешь целиком, весь.
Сын молчал. Он сосредоточенно смотрел на множество
золотых солнц, которыми казались купола кремлевских
церквей, на Большой Кремлевский дворец, похожий на пароход
юношеских грез. На звездные башни, венчающие неприступно-
строгую зубчатую стену. Глеб вспомнил, как в юности, стоя на
мосту и глядя прикованным жадным взглядом на Кремль, он
ощущал необыкновенный подъем души, какой-то внутренний
взлет, блаженство и полноту бытия. Что чувствует сейчас этот
молчаливый, стройный, высокий юноша, одетый в военную
форму, - его сын, его надежда и будущее?.. Спрашивать было
глупо, а Святослав молчал. Потом повернул голову в сторону
Арбата, устремил взгляд на высокую башню Наркомата
обороны, то ли спросил, то ли сказал утвердительно:
- Завтра ты пойдешь туда. И тебе дадут назначение. Как
ты думаешь - опять командиром артполка?
- Возможно, - ответил Глеб, не чувствуя ни досады, ни
сожаления от того, что сын отвлек его мысли от Кремля. Он
ждал новых вопросов, но сын снова замолчал.
- Пройдем на Красную площадь? - предложил Глеб.
Святослав кивнул. На углу возле Александровского сада сын
спросил:
- А могли они остаться там, в тылу у немцев, мама и
Наташа?
Это был ответ на немой отцовский вопрос. Вот,
оказывается, что волновало сына.
- Конечно, могли. - И потом добавил уже твердо,
уверенно: - Скорей всего, так оно и есть...
Пусть хоть маленькая надежда теплится в нем, пусть
согревает душу и не дает ей зачерстветь.
И опять до самой Красной площади шли молча. Глеб
смотрел на строгие линии Дома Совнаркома, на легкую
громаду гостиницы "Москва". Эти здания строились при нем,
на его глазах. А когда ступили на отполированный подошвами
брусчатник Красной площади, сын спросил:
- Папа, а если откровенно: на фронте положение наше
очень тяжелое?
- Да, сынок, очень. Под Смоленском попали в окружение
две наши армии.
- А я слышал, что наши войска на смоленском
направлении перешли в контрнаступление и немцы в панике
бегут, - сказал Святослав.
- Разговоры, сынок, желаемое за действительное мы
часто выдаем.
- Да нет же, папа, это официально. Батальонный
комиссар у нас выступал. Он так и говорил: наши войска под
командованием генерала Жукова перешли в контрнаступление
под Ельней.
- Возможно. Частный контрудар - это еще не
наступление. Варя каждый день под Можайском роет окопы,
траншеи и противотанковые рвы. Это о чем-то говорит.
- Неужели дойдет до Москвы?
- Все может быть.
- Говорят, и нас пошлют на фронт. Скорей бы.
- Успеешь, сын, навоюешься. Сначала научись...
- А может случиться, что и не успею. Вот будет обидно,
если война кончится, а мы и не понюхаем пороху.
- Такого не случится, - грустно сказал Глеб. - Главные бои
впереди. Далеко враг зашел, по доброй воле обратно не
пойдет. Придется выколачивать. Накопим силы, дай время.
- А может, как в двенадцатом году, при Наполеоне, сами
побегут. Выдохнутся и побегут, - сказал Святослав солидно. -
Я недавно "Войну и мир" перечитал. Заново, внимательно, не
так, как в школе. Мне думается, в истории все повторяется. Не
в деталях, а в принципе, в общих чертах. И дедушка, между
прочим, такого же мнения... А ты знаешь, папа, дедушка наш
рассуждает, как философ или как нарком.
- А рабочие, сынок, всегда были умными и мудрыми. И
многие наркомы вышли из рабочих. А ты давно с дедушкой не
виделся?
- Да уже больше месяца. Мы сходим. Бабушка все плачет.
- И запнулся. Он знал, о ком плачет бабушка.
- Конечно, сходим. Пешочком, - предложил Глеб. -
Пройдем всю улицу Горького, потом по Ленинградскому шоссе.
Как? Не возражаешь?
Сын молча согласился.
Центральная артерия столицы, самая широкая и самая
нарядная, показалась Глебу какой-то не совсем знакомой и
привычной. На ней не было беспечно гуляющих. На лицах