Страница 213 из 216
приветливых глаз; не услышит спокойного, слегка глуховатого
голоса с оттенком неподдельного, искреннего участия. И во
взгляде и в голосе отца Святослав всегда чувствовал теплую
ласку и нежность, принимал это машинально, как должное, без
взаимной отдачи и благодарности. И теперь ему было до боли
стыдно за свою сухость, сдержанность, которую легко принять
за невнимательность. Отец... Благодаря ему, умному,
заботливому, Святослав стал тем, чем он есть. И все, что есть
в нем хорошего, - это все от отца: и знания, и привычки, и
характер. Вспомнил теплый предосенний московский день
1941 года, когда они с отцом смотрели на Кремль с
Москворецкого моста, потом бродили по малолюдной улице
Горького и наконец зашли в кинотеатр "Центральный", чтоб
посмотреть "Чапаева". Тогда отец разгадал желание сына. Они
прощались, уходя в пекло войны, и было немного шансов
свидеться вновь. Но счастливая судьба провела их через огонь
и страдания и в конечном счете милостиво даровала им жизнь
на долгие послевоенные годы. И уже будучи самостоятельным,
взрослым, офицером, Святослав постоянно подсознательно
чувствовал отцовскую опору и поддержку, и это придавало ему
уверенности во всех случаях жизни. Святослав понимал, что
отец гордится сыном и видит в нем свое продолжение, и
потому старался оправдать его надежды и желания. Они часто
спорили по делам серьезным и по пустякам, и теперь
Святославу было горько и обидно от сознания своей
неправоты перед отцом и нежелания из преувеличенного
апломба признаться в своей неправоте.
Отец... Только теперь Святослав осознал по-настоящему
глубокое бескорыстие, щедрость и нежность души его,
беззаветную гражданственность в отношении к людям и делу,
которому он посвятил свою жизнь, его неподкупную честность
и принципиальность, которые были так характерны для
большевиков. Он жил интересами страны и народа, и боль
народная кровавыми рубцами ложилась на его сердце.
Мысли рождали чувства горечи, досады, благородного
стыда. Как часто дети, принимая родительское добро, тепло и
ласку, забывают о простой сердечной благодарности. И, относя
себя к категории таких детей, Святослав мысленно спрашивал:
"Почему так, почему родительское внимание, забота и любовь
выше, полней и бескорыстней сыновней? Это несправедливо,
это непростительно, возмутительно. Но почему мы об этом
думаем лишь у свежих могил, когда случается непоправимое?"
Вошла Лена, деликатно напоминая:
- Ты домой звонил? Они будут волноваться.
Святослав сидел к ней спиной, сутуло облокотясь о
письменный стол. На вопрос сестры не ответил, даже не
шелохнулся. Лена снова спросила:
- Ты когда улетаешь?
- Завтра, - сказал Святослав, не поворачиваясь.
Лене хотелось поговорить с братом, но поняла, что
сейчас он не расположен к откровенной беседе. Тихонько
прикрыла дверь и ушла к себе. "Зачем я так нелюбезно?" -
устыдился Святослав.
Он решил не заезжать домой: с Валентиной все
покончено. Оскорбленное самолюбие его требовало
непоколебимой твердости. Примирения быть не может, и даже
постигшее великое горе не в состоянии что-то изменить в их
супружеских отношениях. В этом он убедился еще раз даже
сегодня: неустрашимая и гордая Валя держалась с ним учтиво
и корректно, но ни словом, ни взглядом, ни жестом не
выказала готовности к раскаянию и примирению. Внезапная
смерть отца отодвинула на задний план его семейную драму.
По крайней мере, он первый не пойдет на уступки, не проявит
благосклонность и великодушие.
Святослав достал из ящика письменного стола лист
чистой бумаги и начал писать письмо матери в США. Письмо
было краткое, сдержанное. Он сообщал о смерти отца и
сожалел, что не имеет возможности увидеть и обнять свою
бедную маму, которую ему очень хочется повидать. Сожалеет и
о том, что она не приехала в Москву вместе с Флемингами, и
что покойный отец очень хотел повидать свою внучку. "Я
понимаю, - писал Святослав, - в твоем возрасте уже трудно
путешествовать, тем более совершить путешествие через
Атлантику, хотя в наш век межконтинентальный перелет на
воздушном лайнере связан с меньшими неудобствами, чем
поездка на автомобиле из Москвы в Тамбов". В этих словах
содержалось приглашение матери посетить Москву.
Закончив письмо, Святослав посмотрел на телефонный
аппарат, стоящий тут же, на столе. Он ждал звонка, думал, что
позвонит Валентина или Галя. В тайне души, противореча
самому себе, он хотел, чтоб раздался этот звонок. Но телефон
молчал.
А тем временем Галя говорила матери:
- Позвони отцу. Почему ты не хочешь позвонить?
- Зачем? Он же не стал со мной разговаривать.
- Вы поругались?
- Нет.
Обе женщины обменялись чистосердечными взглядами.
Мягкий взгляд дочери призывал к доверию и дружескому
расположению, в глазах матери светилась нежная страсть и
неукротимая любовь. Они понимали друг друга без слов,
читали мысли.
- Ну а как же дальше? - спросила Галя, и вопрос этот
содержал очень многое, и то, о чем они еще не говорили. В
нем были не просто догадки и подозрения, а нечто большее,
определенное. И Валя не могла лукавить, видя в дочери свою
союзницу.
- Я не могу ничего с собой поделать. Время не излечило,
а только укрепило. Я не могу без него. Он мне нужен, как
воздух. Если я не услышу его голос хотя бы по телефону, я
весь день не нахожу себе места, я мечусь, как потерянная, -
растроганно и сладостно призналась Валя. - Мне ничего от
него не надо. Только слышать его голос, знать, что он есть,
думать о нем, иногда встречаться. Мы видимся редко, и
.каждая встреча для нас - праздник.
Галя не удивилась. Она посмотрела на мать
сочувственно и озабоченно сказала:
- Бедная тетя Варя! Мне ее жалко.
Валя вспыхнула, изменилась в лице. В глазах ее
отразился ужас. Она ведь не подозревала, что дочь знает имя
ее возлюбленного.
- Почему ты решила? - с торопливой живостью
заговорила Валя. - Откуда тебе известно?
- Это несложно, - спокойно ответила Галя. - Думаю, что и
отец догадывается.
- Ты уверена? Нет, он не догадывается. Он спрашивал у
меня его имя. Я, разумеется, не сказала. И Варя не знает. Нет-
нет, не могут они знать. Иначе бы...
Она не договорила, лихорадочно сжавшись в комок.
- Ты наивная, мамуля, - и Александра Васильевна, и
Лена, думаю, догадываются. Они же не слепые. Я-то знаю.
Давно знала.
- Какой ужас, какой ужас! - воскликнула Валя и закрыла
пылающее лицо руками. - Что же делать, как же теперь быть?
Она спрашивала совета у дочери, но Галя уклонилась,
сказав рассудительно:
- На этот вопрос только ты можешь ответить.
- Да, да, только я. Сама заварила - самой и
расхлебывать.
- Не те слова, мамуля, и ты ни в чем не виновата, -
искренне поддержала Галя.
- А как бы ты поступила на моем месте? - Валя смотрела
на Галю не как на дочь, а как на подругу, от которой уже нет
тайн. - Не знаю. Во всяком случае ни с кем не стала б
советоваться и пи с чьим мнением не посчиталась бы.
- Спасибо, доченька. - Валя обняла Галю и поцеловала.
3
Когда самолет, в котором возвращались домой супруги
Флеминги, поднялся в ясное морозное небо Москвы и взял
курс на запад, в Америке была глубокая ночь. В эту ночь Нину
Сергеевну мучили кошмарные сновидения. Ей снились
события тридцатипятилетней давности: колючая проволока,
грохот бомб, горящий эшелон, немецкие овчарки, почему-то в