Страница 214 из 216
касках и в погонах эсэсовцев, виселицы. И среди повешенных
она узнала Оскара. Он был жив, он звал ее на помощь - такое
возможно только в сновидении, - он призывно размахивал
руками, а голос его был хриплый, слабый, угасающий. И она
сняла его с виселицы и положила на землю. Он закрыл глаза и
казался бездыханным, умирающим. Она настойчиво
тормошила его, пытаясь привести в чувство, говоря: "Оскар,
Оскар, очнись! Нам надо бежать. Кругом эсэсовцы и овчарки".
Он открыл глаза и сказал: "Я не Оскар, я Глеб". Она
удивилась. Как? Глеб погиб на границе! Она присмотрелась и
увидела, что это был действительно Глеб. На нем была
опаленная огнем гимнастерка и майорские петлицы. Она
попыталась помочь ему подняться и услыхала за спиной
надменный хохот. Она обернулась и - о, ужас! - за ее спиной
стоял Оскар в форме эсэсовца с автоматом на изготовку и
хохотал. Она позвала: "Оскар, помоги нам". Но Оскар
продолжал хохотать. Тогда она повернулась лицом к Глебу, но
Глеба уже не было. Ничего не было - пустота, ночь и
безмолвие, только в небе сверкали звезды, необыкновенно
яркие и холодные. Она видела, как из мириад звезд сорвалась
одна и полетела не на землю, как это обычно бывает, а куда-то
вдаль и ввысь. И потом вдруг где-то в просторах вселенной
раздался ослепительный взрыв - грандиозный катаклизм, - и
Нина Сергеевна решила, что улетающая звезда столкнулась с
другой, неподвижной. Взрыв был такой ощутимый, а вспышка -
катастрофически явственной, что Нина Сергеевна проснулась.
Она находилась в состоянии ужаса. Ее лихорадило, мысли
торопливо и беспорядочно толкались, мешая сосредоточиться
и разобраться, при этом главная мысль говорила: что-то
случилось. И тогда ее настигла догадка: самолет! Взорвался
самолет, на котором летели Наташа с Дэном. Теперь эта
страшная догадка ширилась, надвигалась густой, студенистой
массой, овладевая всем ее существом, обволакивала ее
тревогой и страхом. До утра Нина Сергеевна уже не могла
уснуть. Проснувшемуся мужу сказала:
- Оскар, я видела кошмарные сны.
- Не смотри перед сном телевизор, - равнодушно
отозвался Оскар.
- Нет, это что-то другое. Что-то должно случиться или уже
случилось. Я чувствую, я знаю, я уверена. Мне страшно,
Оскар. - Она осеклась, не желая высказать своего
предположения о самолете, на котором летят Флеминги.
- Я думаю, что тебе надо посоветоваться с психиатром
или невропатологом. У тебя нервы не в порядке.
Оскар, как всегда, учтив и предупредителен, но Нина
Сергеевна понимает: эти манеры у него отработаны, как
условный рефлекс, - за ними скрывается полнейшее
безразличие. Ответы мужа не рассеяли ее предположений, не
отогнали недобрых предчувствий. И только телефонный
звонок Наташи, сообщавшей, что долетели благополучно,
чувствуют себя прекрасно, успокоил ее. Наташа с Дэном
обещали приехать к Раймонам, как только приведут себя в
порядок и отдохнут после дальней дороги.
Нина Сергеевна ждала Наташу со странным волнением.
Все эти дни, пока Флеминги находились в СССР, ее мысли
были там, вместе с ними, на далекой родине. И вот Флеминги
вернулись, Наташа передала сувениры и с жаром, перебивая
Дэна, рассказывает о поездке в Советский Союз, о родных и
родственниках, об их жизни, рассказывает весело, с юмором, а
мысли Нины Сергеевны совсем не веселые, а, напротив,
щемяще-грустные, и на душе необъяснимая тревога. Да, отец
немного приболел, беспокоит сердце. Что ж, такое бывает. А
вообще он молодец, совсем еще не стар, занимается спортом
и выглядит гораздо моложе своих лет. Но Нина Сергеевна
пропускает эти оптимистические слова дочери. "Сердце,
сердце, - мысленно повторяет она. - Да, сердце - это
серьезно".
Нине Сергеевне очень понравилась брошь, подаренная
Глебом Флоре. Символический смысл трех ягодок земляники
она уловила сразу. И защемило сердце, комок подступил к
горлу.- Тебе нравится? - спросила внучку вслух, а мысленно
спрашивала: "Понимаешь ли ты, девочка, смысл этих
земляничинок?"
- Симпатично, - просто ответила Флора, приколов брошь
к свитеру.
- Береги. Это память о дедушке Глебе. - Сказала и
ужаснулась: "Боже, что я говорю о нем, как о покойнике?"
И опять к ней возвратилась тревога, неотступная,
навязчивая, и ничем ее нельзя было объяснить. По ночам ее
настигали кошмары, она просыпалась с больной головой,
разбитая, принимала лекарства. Затем просила Виктора
увезти ее за город, на ее виллу. Там она чувствовала себя
лучше, но там ее настигали думы о далекой родине,
навеянные, как она объясняла, рассказами Наташи. А через
неделю все объяснилось: из далекой Москвы пришло письмо
Святослава. Нина Сергеевна не плакала. Она поехала в
православную церковь и заказала панихиду по усопшему.
Именно там, в храме, стоя у алтаря, она решила, и решение ее
было твердо, непоколебимо - ехать в Москву. Ее решение
несколько удивило Наташу и сыновей и озадачило Оскара:
зачем? Когда Глеб Трофимович был жив, Оскар и Наташа
предлагали ей поехать в Москву вместе с Флемингами. Тогда
она решительно отказалась. И вдруг теперь - непременно
ехать. Она объясняла просто:
- Хочу сходить на кладбище, посидеть у могилки,
прощения попросить. - Она была очень спокойна, внутренне
собрана, и все недавние душевные тревоги остались позади.
Оскар ее понимал и знал, что она не отступит от своего
решения. Отговаривать не стал: бесполезно. Лишь сказал:
- Одной тебе ехать нельзя - не тот возраст. Надо, чтоб
кто-то сопровождал.
Свои услуги он не стал предлагать, хотя мысль побывать
в СССР он лелеял давно. Он знал, что ей нежелательна в
настоящее время их совместная поездка.
- Флора со мной поедет, - с уверенностью, удивившей
всех, сказала Нина Сергеевна. С Флорой она договорилась
раньше.
Ехать в Москву решили в мае: уйдет немало времени на
оформление виз. Так оно и получилось.
В Москву прилетели в середине мая. В аэропорту их
встречали Святослав и Варвара Трофимовна. Они шли от
самолета к аэровокзалу - седая старая женщина в черном
платье, с накинутой на плечи белой шалью и держащая ее под
руку стройная светловолосая, девушка, одетая в элегантный
пепельного цвета брючный костюм, на котором на левой
стороне груди красовалась черная лаковая брошь с тремя
земляничками. Святослав их узнал еще издали. И опять, как
три месяца тому назад, когда здесь, в аэропорту, дочь припала
к груди отца-генерала, так старенькая мать припала к груди
своего первенца, облаченного в генеральский мундир. Нет, она
не плакала, она долго не могла оторваться от груди генерала.
А когда подняла голову и посмотрела на сына, то заулыбалась
ясной доброй улыбкой. И морщинистое лицо ее, и глаза,
оттененные огромными синими кругами, светились теплым,
мягким светом тихой радости.
Святослав сидел за рулем, сосредоточенный и
взволнованный, а мать рядом - гордая, прямая и счастливая.
Деревья вдоль шоссе приветливо сверкали яркой свежестью
молодой листвы, играло и переливалось солнце на зеленях и
полянах, а Нине Сергеевне казалось, что земля, на которую
она ступила после тридцатишестилетней разлуки, справляет
какой-то свой праздник, такой торжественный и нарядный.
Этот праздник она ощущала в себе самой, в своей вдруг
помолодевшей душе. Ей было приятно оттого, что ее будущее,
ее продолжение - две разные ветви ее сложной судьбы
находятся в эти минуты рядом с ней - в лице ее старшего сына