Страница 152 из 216
- А где возьмете такие деревья? У нас есть питомники? -
снова спросил Сталин, и голос его звучал мягко и
снисходительно.
- Питомников нет, товарищ Сталин, но в Курской и
Воронежской областях такие липы есть. Попробуем взять там.
Сталин подошел к аппарату ВЧ и попросил соединить его
с первым секретарем Воронежского обкома. И уже в трубку:
- Здравствуйте! Мы тут с москвичами обсуждаем вопрос
озеленения столицы. Нужны липы в возрасте сорока лет.
Говорят, у вас есть такие. Есть? Очень хорошо. Надо помочь
товарищам москвичам.
И Никулин вспомнил, как уже на третий или четвертый
день после этого разговора в Москву вошла колонна
автомашин, груженных сорокалетними липами, корневища
которых были аккуратно упрятаны в деревянные ящики. И
тотчас же эти липы сажали на улице Горького и в Охотном
ряду, на центральных площадях. И переселенцы из-под Курска
и Воронежа прекрасно прижились в Москве.
Поговорив с Воронежем, Сталин продолжал, все так же
расхаживая вдоль длинного стола:
- Вы сказали о Садовом кольце: вырубили деревья. Нас
ругают москвичи за такое браконьерство. - И, точно не желая
бередить больную рану, поспешно заговорил, глядя на
Никулина уже добродушным, мягким взглядом: - Что касается
Садового кольца, то, говоря откровенно, выхода у нас не было.
Проезжая часть по этой кольцевой и оживленной магистрали
не успевала пропускать транспорт, который резко увеличился и
будет увеличиваться с каждым годом. Нельзя забывать об
общественном транспорте. Это сложная, чрезвычайно важная
и первостепенная проблема. Не решив ее положительно, мы
не можем говорить о благоустроенности города. Хочу обратить
на это ваше внимание. Мы не можем считать нормальным,
когда люди, наши советские люди, рабочие и служащие, по
пятнадцать-двадцать минут стоят на трамвайных и
троллейбусных остановках, нервничают, а затем в
переполненных вагонах теряют здоровье, на восстановление
которого мы тратим огромные средства. В конце концов,
налаженная работа общественного транспорта - это здоровье,
хорошее настроение и продуктивная работа людей на
предприятиях и в учреждениях.
Спустя четверть века Никулин с грустью и сожалением
думал, что проблема общественного транспорта в столице не
решена до сих пор, что по-прежнему на троллейбусно-
автобусных остановках люди подолгу ждут переполненные
машины, теряют время и здоровье...
Ярославское шоссе сверкало рубиновыми точками
убегающих в сторону Москвы автомашин. Встречные были
редки. Жена дремала, шофер молчал. И Дмитрий
Никанорович продолжал предаваться воспоминаниям.
У железнодорожного переезда образовалась длинная
вереница автомашин. Стояли долго. Водители в сердцах
ругали этот "чертов переезд" у Мытищ. Рядом, над железной
дорогой, строился шоссейный путепровод. Строительство
велось быстро, и Никулин с удовлетворением отметил про
себя: скоро здесь не будет светофора и дорогостоящих
простоев автомашин у шлагбаума. Это хорошо. А вот
городской общественный транспорт - уязвимое место Москвы.
Все еще не хватает троллейбусов и автобусов, все еще
безалаберно работает диспетчерская служба: на одних
маршрутах густо, на других - пусто.
- Что так долго стоим? - подала голос жена.
- Переезд, - ответил Дмитрий Никанорович.
- Два поезда пропустили, ждем третьего, - пояснил
шофер и прибавил: - А генералы нас обогнали.
- Что за генералы? - не понял Никулин.
- Да эти, что были у Олега Борисовича.
"Выходит, и они выехали вслед за нами", - подумал
Никулин. Теперь мысли его перешли на Макарова и Думчева.
Генералы ему определенно нравились. Особенно Макаров. В
нем подкупала прямота в суждениях, гражданская страсть,
осведомленность и заинтересованность. Казалось бы, какое
ему дело до памятников архитектуры, и вообще до
градостроительства? Разве мало своих, военных забот?
Впрочем, а почему бы и нет? Вопросы эти касаются всех, и
архитектура Москвы интересует не только строителей и зодчих.
Она всенародна, как произведения искусства и литературы,
она - достояние общенациональное.
В Москве поток автомашин еще гуще. Напротив ВДНХ -
пробка. Никулин посмотрел в сторону монумента "Рабочий и
колхозница", созданного Верой Мухиной, с которой был
знаком. Подумал с досадой: вот ведь гениальное творение,
шедевр эпохи, содержащий в себе необыкновенный идейный
накал. А стоит не на месте. Сделали его декоративным
придатком к ВДНХ, принизили в прямом и переносном смысле:
усекли постамент, да еще рядом соорудили гигантский по
размерам и примитивный по содержанию обелиск. Об этом
уже не раз говорили на разных административных уровнях:
монумент "Рабочий и колхозница", как символ новой эпохи,
должен занять почетное самостоятельное место у главных
ворот столицы, где бы в полную меру раскрылось его
эмоциональное звучание. Но дальше разговоров дело почему-
то не идет. А ведь это тоже вопрос архитектуры и
благоустройства столицы.
2
Макаровы возвратились домой в девятом часу: Глеб
Трофимович регулярно смотрел по телевидению программу
"Время". Внизу, у почтовых ящиков, Лена сказала:
- А нам письмо. У кого ключи - доставайте.
Конверт был увесистый, со многими штемпелями, и сразу
видно, чужестранный. И обратный адрес по-английски.
- Из Америки, - сдерживая волнение, негромко сообщил
Глеб Трофимович, держа в руке конверт и не отдавая его
сгоравшей от любопытства дочери.
В этот вечер телевизор не включали и Глеб Трофимович
не смотрел программу "Время". Письмо было от дочери,
Натальи Флеминг, его Наташи, с которой он расстался в то
трагическое утро 22 нюня 1941 года и которую четверть века
считал погибшей в страшной войне. Длинное, отпечатанное на
машинке, несколько сумбурное, взволнованное и трогательное.
К письму было приложено пять фотографий: Наташа с мужем
и дочерью, Наташа одна, Наташа с Флорой и Ниной
Сергеевной, Нина Сергеевна одна, Нина Сергеевна с
Виктором и Бенджамином. Пока Александра Васильевна и
Лена рассматривали фотографии, Глеб Трофимович удалился
в свой кабинет, улегся на диван и стал внимательно
перечитывать письмо Наташи. Ему хотелось в каждом слове
найти что-то большее, чем было написано, что-то
недосказанное, более глубокий смысл. Некоторые слова и
фразы вызывали улыбку на его взволнованном лице. "Я и
мама, и мы все счастливы, что ты генерал Красной Армии, и
мы гордимся очень, -а внучка твоя Флора просит прислать
твою фотографию, и чтобы ты был в мундире и со всеми
орденами. Я так рада, что ты и Славик живые и что вам
посчастливилось сделать карьеру".
"Сделать карьеру", - мысленно повторил генерал и
задумался. - Эх, дочурка Наташка, миссис Флеминг! Твой отец
никогда не стремился делать карьеру. Непривычно это слово
для уха советского человека. Карьера, карьерист. Впрочем...
бывает". Он вспомнил сегодняшний вечер у Олега, вспомнил
Брусничкина и Орлова. Но это так, походя, - вспомнил и забыл,
снова обратившись к письму. У него теперь две внучки:
Галинка Макарова здесь, в Москве, и Флора Флеминг там, в
далекой Америке. Мисс Флеминг - внучка генерал-лейтенанта
Макарова. Странно звучит, непривычно для слуха. Ну что ж,
когда-нибудь это не будет странным и непривычным. Это
произойдет тогда, когда рухнет социально-политическая,
идеологическая и экономическая стена между государствами и
народами, исчезнут вражда, недоверие и подозрительность,