Страница 110 из 216
друга, генерал-майора артиллерии Думчева. И вдруг откуда ни
возьмись этот Брусничкин. Хотя, в сущности, ничего
неожиданного не было: по просьбе издательства Макаров
рецензировал фронтовые воспоминания Брусничкина. Они так
и назывались - "В боях за столицу. Записки комиссара полка".
И то, что издательство обратилось к Глебу Трофимовичу за
отзывом, казалось совершенно понятным и естественным:
Макаров сам участник битвы за Москву, и притом участник
именно тех событий, о которых рассказывается в "Записках"
полкового комиссара, генерал, доктор военных наук,
профессор кафедры оперативного искусства военной
академии. Ему, как говорится, и карты в руки, но встреча с
Брусничкиным сегодня совсем некстати.
Человек прямой и принципиальный, как в большом, так и
в мелочах, Макаров должен сказать своему бывшему
однополчанину все, что он думает о его "Записках". А они
Макарову решительно не нравились. Их содержание Глеб
Трофимович определил одним словом: вранье. Приговор
суровый, жестокий, но справедливый.
Брусничкин в своих воспоминаниях рассказывал не
только о своем противотанковом артиллерийском полке. Его
рассуждения и оценки выходили за пределы дивизии и даже
армии. Как и всякие воспоминания, они носили субъективный
характер: одно выпячивалось, другое затушевывалось либо
совсем умалчивалось. Но тут важна тенденция: что именно
умалчивалось и что выпячивалось, в какой степени и в каких
пределах? Случайно, по незнанию, или преднамеренно автор
делал перекосы и во имя чего, с какой целью?
Брусничкин возводил на пьедестал людей, имена
которых Макаров слышал впервые, хотя, по словам автора,
свои ратные подвиги они совершали в дивизии, которой
командовал Виктор Иванович Полосухин, и даже в полку
Макарова. Имя комиссара полка Александра Гоголева
упоминалось вскользь: мол, до него, Брусничкина, комиссаром
артполка был А. В. Гоголев. И все, ни единого слова больше.
"Да, конечно, Брусничкин может сказать, что он не был
знаком с Гоголевым, - великодушно рассуждал Глеб
Трофимович, - однако же он нашел возможным подробно
писать о людях, которых тоже никогда в глаза не видел, - писал
о них со слов других".
Но еще больше настораживала Макарова особая страсть
Брусничкина подмечать ошибки и промахи командиров,
подлинные и мнимые, преувеличивать их и заострять на них
внимание. И это раздражало Макарова, настраивало против
автора, и он решил писать на рукопись Брусничкина резко
отрицательный отзыв.
Макаров пошел на кухню: надо как полагается встретить
гостя-однополчанина. Достал из холодильника закуски:
колбасу, малосольные и свежие огурцы, помидоры, селедку,
ветчину. В морозильник положил бутылку водки. Подумал: "А
может, коньяк? Предложу и то и другое". Сам Глеб Трофимович
уже давно не употреблял крепких напитков. В свое
пятидесятилетие дал себе такой обет и не нарушал. Редко в
компании позволял себе бокал сухого вина. И сейчас рядом с
бутылкой молдавского коньяка поставил на стол бутылку
рислинга. Потом пошел в спальню, снял пижаму и надел
темно-голубую сорочку с накладными карманами. Походя
взглянул на себя в зеркало, довольно улыбнулся сам себе:
совсем штатский вид, никак не подумаешь, что кадровый
военный, боевой генерал.
Глеб Трофимович в свои шестьдесят три года,
подтянутый, мускулистый, вполне мог сойти за спортсмена-
профессионала. В его твердой и стремительной походке
сквозила легкость. Все, кто помнил его в тысяча девятьсот
пятьдесят четвертом году, в день его юбилея, находили, что за
последние тринадцать лет он ни на йоту не изменился.
Александра Васильевна в шутку говорила: законсервировался.
"А может, вообще отказаться от рецензирования? -
ухватился он за вдруг мелькнувшую мысль. Это был простой
выход из затруднительного положения. - Причина или предлог?
Да самые что ни есть убедительные: я не могу быть
объективным, поскольку в "Записках" речь идет, в частности, и
обо мне".
Успокоенный такой мыслью, Макаров достал рукопись
Брусничкина и начал листать ее. На полях замелькали
пометки, сделанные простым карандашом. Это были его,
Макарова, замечания - резкие, сердитые, нелицеприятные.
Они заслоняли минутное благодушие и снова погружали
генерала в состояние нетерпимости и раздражения. "Вранье!
Такая книга никому не нужна, разве что самому автору". Нет,
он, Макаров, не должен отказываться от рецензии, он обязан
ее написать, высказать и автору и издательству все свои
замечания и соображения напрямую, честно, откровенно. Тут
дело касается принципа. А Макарова всегда считали и сейчас,
в военной академии, считают человеком принципиальным и
бескомпромиссным. На сделку с совестью он не пойдет - это
скажет любой, кто его знает.
Макаров встал из-за стола и пошел в комнату дочери,
чтобы открыть балконную дверь. Присел в удобное, с гнутыми
деревянными подлокотниками кресло у журнального столика и
задумался.
Брусничкин. Любопытно, на какой ниве он сейчас
трудится? Тогда, в сорок седьмом году, при их последней
встрече, Леонид Викторович, кандидат и доцент, преподавал
историю в архитектурном институте и, кажется, имел какие-то
неприятности по службе.
2
Звонок в дверь прервал размышления генерала. И вот в
небольшой прихожей стоит Леонид Викторович, веселый,
улыбающийся во все бронзовое от густого загара лицо -
должно быть, только что с юга возвратился, - и крепко жмет
руку Глеба Трофимовича, вкрадчиво приговаривая:
- Давненько, дорогой генерал, мы с вами не виделись,
целых двадцать лет. А вы мало изменились. Время не властно
над вами. Как вам это удается, откройте секрет!
На Брусничкине светло-серый костюм, темно-коричневая
сорочка и пестрый галстук. Движения и жесты его быстрые,
порывистые, в больших невозмутимых глазах веселый блеск и
вежливая, ничего не говорящая улыбка. Макаров широким
жестом пригласил гостя в комнату Лены - самую просторную в
квартире. Леонид Викторович, прежде чем сесть в кресло
подле журнального столика, быстрым, блуждающим взглядом
осмотрел комнату: дешевые эстампы на стене, шкаф во всю
стену, в котором за стеклом кроме книг хрусталь, фарфор и
разные безделушки. Подошел к открытому балкону, небрежно
заключил:
- Что ж, квартира подходящая. Сколько комнат?
- Три.
- А семья?
- Трое.
- По вашему положению весьма скромно. Весьма.
- С нас достаточно. Прошу. - Макаров указал на кресло.
Сели оба одновременно, осматривая друг друга.
Глеб Трофимович нашел, что Брусничкин очень постарел.
Под большими выпуклыми глазами образовались нездоровые
мешки, мелкие и крупные морщины бороздили лицо.
Поредевшие волосы, густо окрашенные в черный цвет,
обнажали покатый лоб. В изменчивых глазах отражались
тщетно скрываемая усталость, напускная веселость и тайная
настороженность. Во всей его фигуре, в жестах, во взгляде
сквозил невозмутимый оптимизм.
- Надо же - живем рядом, а встречаемся раз в двадцать
лет, - начал с оттенком досады Брусничкин. - А ведь могли за
это время сотню раз случайно встретиться. Ведь могли же?
Что значит огромный, многомиллионный город! Вы еще
служите?
- Служу. А вы на пенсии? - в свою очередь спросил
Макаров.
- Что вы! Мне на пенсию рано, да и нельзя. У меня жена
молодая, - хвастливо сообщил Брусничкин и добавил, сверкнув
легкой неопределенной улыбкой: - А мне только пятьдесят