Страница 59 из 81
— Погибель Нерика начиналась с них!..
— С кого? — поинтересовался Каранни.
— С хеттских жрецов. И почему ты не отдал их в рабство, Каранни?
— Ну что ты, царица! Как это можно — жрецов и в рабство? Хочешь,
чтобы боги на меня прогневались? Так уж издревле ведется: служителей богов
в плен не берут, не убивают и не позорят...
Погребальный обряд еще продолжался.
Арванд Бихуни подошел и покорно встал чуть поодаль от Мари-Луйс.
— Я денно и нощно молился о твоем спасении, божественная царица, и
боги вняли моим мольбам. Я счастлив снова лицезреть тебя в твоем царстве.
Мари-Луйс не сразу отозвалась.
— Твоим богам можно верить?.. — сказала она наконец.
— Мне несомненно можно верить! — отвечал великий жрец. — И да
обрушится на меня кара небесная, если я лгу!..
Царица ничему не удивлялась. Как не удивлялась зловонию, исходившему
из сиплой, впалой груди этого человека.
Арванд Бихуни, оживившись, стал говорить ей, как изменились
оставшиеся в Нерике хеттские жрецы, как все их деяния теперь направлены к
утверждению и прославлению армянских богов.
— Да, да, превеликая царица, хеттские жрецы Нерика во всем стали как
армяне и готовы преданно служить нашим богам.
Мари-Луйс выразила желание повидать этих обармянившихся хеттских
жрецов.
— С удовольствием представлю их тебе, божественная! — с готовностью
склонился перед ней Арванд Бихуни. — Когда прикажешь?
— После похорон приведи их в храм Мажан-Арамазда.
— Слушаюсь, великая царица! — сказал он и с поклоном отошел от нее.
Взглядом подозвав стоявших неподалеку Арбок Перча и Таги-Усака,
Мари-Луйс приказала им, едва завершатся похороны, пригласить в храм всех
армянских врачевателей. И еще она спросила у Таги-Усака:
— Докуда ты довез вдову Мурсилиса?
— До Тер Мадона.
— И потом?..
— Потом рабы переправили ее на другой берет, привязали камень на шею
и столкнули в реку...
После поминок царица в сопровождении своей свиты направилась в храм
бога Мажан-Арамазда. Каранни тоже хотел поехать с ней, но она упросила его
не делать этого.
Хеттские жрецы уже были в молельне. Они хором поприветствовали
царицу.
Мари-Луйс, не ответив им, удостоила взглядом только великого жреца
Кама Вараша.
— Как ты себя чувствуешь в облачении армянского жреца? — спросила
она. — Не испытываешь ли неудобства?
— О нет, божественная! — заулыбался Кама Вараш. — Я горд оказанным
мне твоим царственным супругом благодеянием. И это одеяние — тоже его
подарок. Присягнув догматам ваших армянских верований, я надеюсь быть еще
более угодным богам!..
День этот был для Мари-Луйс очень значительным и трудным. Хетты, хоть
и стояли, опустив головы, настороженно следили за ее движениями и явно
боялись, ждали чего-то.
Царица спустилась вниз, туда, где находились кельи жрецов.
— Врачеватели наши здесь? — спросила она идущего рядом Таги-Усака.
— Да, государыня.
— Арбок Перч пусть остается с хеттскими жрецами там, наверху. А ты
отбери-ка из них с десяток и приведи в жертвенное помещение.
— Слушаюсь! — и Таги-Усак ушел.
Врачеватели, все сгрудившись, стояли в шапках.
Мари-Луйс поздоровалась с ними.
Вскоре появился Таги-Усак с хеттами.
— Ну что, астролог, разгадал мои намерения?
— Кажется, да, божественная. Но не надумаешь ли ты изменить их?..
Она, словно не услышав его, оставила вопрос без ответа и обернулась к
врачевателям:
— Сейчас вы должны будете показать все свое искусство.
Не представляя, чего хочет от них царица, врачеватели тем не менее
согласно склонили головы перед ней.
Мари-Луйс приказала хеттским жрецам раздеться догола. Кама Вараш
возопил, но воины тут же заставили его замолчать.
Царица обернулась к врачевателям:
— Итак, начинайте с Кама Вараша. Оскопите его.
— Не делайте этого! Прошу вас, не делайте! Я же теперь с вами, с
армянами! Ведь престолонаследник Каранни сам меня одарил! О боги!..
Врачеватели взяли его в кольцо.
— Я не доверяю тебе, Кама Вараш! — сказала Мари-Луйс — А сохранять
приверженность нашим догматам можно и будучи оскопленным. Вот мы тебя и
проверим. Постыдись. Возьми себя в руки. Мольбы и крики тебе не помогут.
Верховного жреца оскопили. Мари-Луйс сама дала ему успокоительного,
чтобы не очень страдал от боли.
Всю ночь она оставалась в храме, пока врачеватели не разделались со
всеми до единого хеттскими жрецами.
Домой возвращались на рассвете. Колесницей правил Таги-Усак.
Потрясенный содеянным царицей, он не различал дороги перед собой.
— Я вижу, мой раб, ты одобряешь меня, не так ли? — спросила Мари-Луйс
с усмешкой.
— Может, и так, — весь сжавшись, ответил Таги-Усак. — Ты людей за
людей не считаешь. Для тебя человек — безделица.
— И один из таких — это ты, мой возлюбленный. Царь Мурсилис, самый
жалкий из мужского рода-племени, с ума по мне сходил. Для меня он был как
осужденный на смерть раб, выкравший яйцо из хозяйского курятника. Но боги
увенчали его царской короной. Это было непреложно и примиряло меня с
ним...
— Знаю, знаю, великая царица! Все знаю! Глубоко несчастлив всяк, над
кем властен такой человек, как ты...
— Да я же стремлюсь облегчить людское страдание! Неужели не видишь,
не понимаешь этого? Я — друг человека! Может, единственный!..
Мари-Луйс улыбнулась. Лицо и глаза ее сделались нежными, мягкими. И
это так не вязалось со злом, которое она совершила. Губы ее, пухлые,
манящие, и вся она такая знакомая, близкая Таги-Усаку... Но душа стала
чужой, далекой, как звезды в небе...
Он чувствовал, царица довольна, что совершила жестокость, и ни о чем
не жалеет. Страшно-то как...
Таги-Усак знал, что она любит его, но далека, как никогда. И это
огорчало его. Немыслимо, что в одном человеке уживается столько всего: и
свет, и тьма, и нежность, и звериная жестокость. Он никогда не смел
открыто выразить ей своей любви и страсти. Не оттого ли и любит ее все
сильней и сильней?..
И за что такая мука? Пропади пропадом все его горькое
существование!..
Подстегнутый своими невеселыми думами, Таги-Усак осторожно спросил
ее:
— Избранница богов, неужто ты в душе не караешь себя за все, что
вершишь?..
Мари-Луйс усмехнулась:
— Отнюдь нет. Все это полезно...
— Чем?!
— Скажем, если бы мне довелось быть первосоздательницей всего, я бы
уничтожила всех богов и сама творила бы должное в мире. К примеру,
повелела бы Евфрату не гнать свои воды на юг, сделала бы так, чтобы
человека больше не сковывали путы надежд и упований на милосердие божье!..
— О царица! — воскликнул в отчаянии Таги-Усак. — Ты жаждешь
невозможного! И зачем тебе все это? Если ради славы, то она ведь давно
осияла тебя и имя твое славит полмира?!
Мари-Луйс не ответила ему.
Колесница медленно катила по улицам Нерика.
Солнце взошло, и под его лучами заискрился свежевыпавший снег.
* * *
Образ Нуар ни на миг не оставлял в покое Арбок Перча. Он видел ее все
реже, но в мыслях его она жила постоянно. Иногда представлялась каким-то
нежным видением, во всем белом, далекая и светлая. А порой виделась в
черном одеянии, сжигающая, как жаркий ветер в пустыне. Или вдруг возникала
как живая и, зазывно смеясь, протягивала руки, но не к нему, а к Каранни.
Играла кудрями царевича, а тот, словно по дьявольскому наваждению,
оборачивался хеттским жрецом, вонзающим кинжал в ее тело, и тогда она
кричала, звала на помощь Арбок Перча...
Картины сменяли одна другую. Но чаще всего Арбок Перчу грезилась