Граница

— Твое здоровье, — повторил Самоха.

Ночь шла своим чередом. Все так же бил барабан и трубили трубы. На палубу вынесли жаровни с пылающими углями. Корабли летели во мгле, под беззвездным небом, мимо невидимых берегов.

Но у Самохи не было настроения веселиться. Он сидел на корточках рядом с Пантой Лисенком, который, выпив чашку подогретого вина, лежал, подперев рукой голову, и смотрел жадными глазами, как гвардейцы то и дело исчезают в темноте с раскрасневшимися служанками и как неутомимо отплясывает Жуч с княжной Генидой Ло.

Наконец Хат повел принцессу с палубы, его рука лежала на ее талии, но, похоже, никому кроме Самохи, не было до этого никакого дела.

Самоха встал и поплелся следом.

Стряхнув с лавки какого-то мертвецки пьяного матроса и вытащив его наружу, Самоха сел на свое место перед дверью принцессы, ожидая, когда оттуда выйдет Хат. Но Хат оттуда не вышел. Тогда Самоха решил, что в таком случае имеет право ослабить бдительность, и задремал. Но скоро его разбудили.

Лодоэль, маркиз Тифтонский, лейб-медик принцессы хурренитской Ольвии и Клепила Лихотский, ведун из Поймы были теперь не одни. Между ними стояла, приятно улыбаясь, крутобедрая служанка в кружевном переднике, обладательница белокурой косы до пояса и массы других достоинств.

— Я — Марита, — сообщила она Самохе.

— Самоха, — сказал Клепила, — мне нужен ключ от каморки.

— Держи, — Самоха протянул ему ключ. — Прелюбодей.

Клепила посмотрел с укором.

— Не для плотской утехи, а ради торжества истинного Учения Бобера из Клептацукля о корнях земных и питающих их соках.

— Сей ученый муж, — сказал лекарь Лодоэль, — утверждает, что изготовленная им, по методе знаменитого Бобера, настойка из кореньев птичника и кумысной травы способна вернуть мне мужскую силу, утраченную много лет назад.

Марита залилась смехом.

— Быть того не может. Уж что только наши девушки с господином лекарем не делали, все понапрасну.

— Самоха, будь свидетелем! — ведун достал из сумки бутылку зеленого стекла и протянул Лодоэлю. — До дна.

Троица исчезла за дверями каморки, откуда через минуту вылез голый по пояс Жуч, ведя за собой хихикающую княжну, чей наряд состоял из покрывала неизвестного происхождения.

— Дорого бы я дал, — сказал, усаживаясь рядом с Самохой, Жуч, — чтобы узнать, каким образом старый дуралей раздобыл ключ.

— Это не я, — сказал Самоха.

— Этот ваш старичок, — сказала княжна, устраиваясь на коленях Жуча, — довольно такой бравый на вид. Но что там понадобилось медику принцессы?

Самоха вкратце пересказал суть происходящего.

— Интересно, — сказала княжна.

Тут до их слуха донеслись женские стоны.

— Уже? — удивился Жуч.

— Нет, — сказала княжна, — это оттуда, — и показала на дверь, ведущую в покои принцессы. — Это Хат и принцесса Ольвия.

— А что это они там делают? — простодушно спросил Жуч.

— Наследного принца Отиля, — усмехнулась княжна.

— Ого. И давно это у них?

— Давно. Но прежде они таились ото всех тщательнейшим образом, однако неминуемая разлука, очевидно, заставила их забыть об осторожности.

Самоха закрыл глаза. И, видимо, положившись на Жуча, которому было не до сна, уснул крепко, потому что когда над его ухом грянуло:

— Зри, Самоха! — вскочил и винтом пошел по коридору, ударяясь об стенки, одновременно вытаскивая саблю из ножен и пытаясь сообразить, куда делся левый сапог. Было чудом, что все остались целы.

Оказалось, кричал Клепила, для того чтобы Самоха мог засвидетельствовать торжество учения о корешках.

Пришлось окончательно проснуться. Рядом с Клепилой стоял, самодовольно улыбаясь, Лодоэль, маркиз Тефтонский, на груди которого, поросшей седым волосом, сверкал жемчугами и сапфирами неведомый орден на муаровой ленте. Остальную одежду он держал в руках, прикрывая ею то, ради чего, собственно, все и затевалось.

За его спиной виднелась сбитая с толку и несколько более румяная, чем обычно, Марита, которая, похоже, еще не могла освоиться с чудесной метаморфозой, произошедшей с Лодоэлем.

— Да, друзья, — воскликнул тот, — мое неверие посрамлено. Да здравствует Бобер из Клептацукля!

— Виват! — сказал Самоха. — Так что же у нас получилось?

— Три с половиной раза, юноша! — с величественной простотой ответил маркиз.

— Сколько? Сколько? — переспросила княжна, но врачеватели уже умчались в ночь, вместе со служанкой, навстречу новым приключениям.

Жуч с княжной проследовали в каморку, Самоха еще успел услышать, как княжна уточняла у Жуча, как зовут ведуна и дорого ли он ценит свое искусство, и снова остался один на свой лавке, тупо таращясь в противоположную стенку. Тут дверь покоев отворилась, на пороге стояла совершенно нагая принцесса.

— Не устал тут сидеть? — спросила она.

— Да нет, — ответил Самоха.

Гордость, смешанная с нежностью, придававшие чуть скуластому лицу принцессы неотразимое очарование, были, в понимании Самохи, неопровержимыми доказательствами того, что принцесса влюблена. Так что Хату можно было только позавидовать.

Самоха встал и прошел в покои.

— Ты можешь спать тут, — указала принцесса на кушетку с высокой спинкой, а сама скрылась за ширмой откуда слышался голос Хата.

В углу кушетки сидела, сжавшись в комок молоденькая хурренитка, вероятно, дежурная фрейлина. Похоже ей было не по себе. Она со страхом смотрела на Самоху, который, между тем, прикинул, что бедная барышня вряд ли уснет, тем более, что звуки несущиеся из-за ширмы меньше всего к этому располагали.

— Ляжешь? — спросил коварный Самоха.

Хурренитка замотала головой, и Самоха, растянувшись на кушетке, уснул с чистой совестью.

На следующий день праздник продолжался, хуррениты словно обезумели. Слуги не успевали выкатывать из трюма все новые бочки с вином.

Музыка прерывалась только затем, чтобы дать музыкантам время подкрепиться. Вереницы танцующих проносились по кораблю в разных направлениях, только на капитанский мостик вход им был запрещен. Туда и перенесли граничары Панту Лисенка, чтоб не затоптали его ненароком в пылу веселья.

Принцесса появлялась перед свитой с тем же выражением лица, которое так тронуло Самоху, но придворные видели только глубокие тени, легшие у нее под глазами, и, подражая своей повелительнице, веселились еще отчаянней. Самоха участия в разгуле не принимал, считая себя обязанным продолжать выполнять данное ему поручение и мотался за принцессой всюду.

Впрочем, некоторое облегчение в этом нелегком деле приносило то, что за принцессой приходилось неотступно следовать и ее ближайшей наперснице княжне Гениде Ло, а стало быть и Жучу, но эти двое умудрялись исчезать в самый неподходящий момент. К тому же Самоха подозревал, что, в случае чего, надеяться на Жуча не стоит. Побратим был явно не в себе.

Что до Клепилы, то чудо с лейб-медиком принесло ему среди хурренитов громкую славу. Его буквально рвали на куски. Он споил страждущим все свои снадобья, до последней капли, и Самоха застукал его когда ведун, вечерком, закидывал в Мсту ведро на веревке, а потом разливал речную воду по бутылькам и флаконам. Но и такое лекарство оказывало целительное действие, и мешок в каморке, куда Клепила складывал свой заработок, все тяжелел. Все свое время Клепила проводил в обществе лейб-медика. По кораблю поползли слухи о грандиозных оргиях, которые ученые мужи устраивали на нижней палубе, вовлекая в них женскую часть прислуги.

Третий день ничем не отличался от второго. Ближе к полудню Хат куда-то ушел, на мостике осталась принцесса, неизменный капитан Летимак и Самоха, да Панта Лисенок, спящий на своем тюфяке, набитом соломой.

Снизу поднялся коннетабль Замыка. Острый слух лесного жителя позволил Самохе слышать весь разговор коннетабля с принцессой. Впрочем значения он ему тогда не придал.

— Летимак говорит, что завтра к полудню мы прибудем в Отиль. Границу же государства пересечем нынче ночью.

— Я знаю, — ответила принцесса. Коннетабль оглянулся на Самоху, но, очевидно, сочтя, что говорит достаточно тихо, продолжил: