Граница

Джо Рудис

Граница

На север от Великой Богини Дельты, за Южными песками, с княжеством Граничным соприкасаются большие страны, почти свободные от пауков и насекомых. Зимы здесь слишком длинные и студеные, а лета дождливые и холодные. От людей здесь очень долго зависело многое, и сказители всех народов любят вспоминать о тех славных годах, когда люди сами были хозяевами своей судьбы — возделывали поля, пасли тлей, охотились на жуков, ловили рыбу, никак не отчитываясь перед могучими смертоносцами. О временах, когда северные города еще не затянуло паутиной.

Песни о граничарах — лишь часть того полузабытого эпоса…

ГЛАВА 1

Бушевавшая над Поймой буря унялась только к исходу третьей ночи. Коричневая, мутная после ливня, вода лениво перекатывалась через лопасти весел и плескалась о смоленный борт плоскодонки. Утренний туман стоял посередине реки, вся видимая поверхность которой, была усеяна ветками и целыми деревьями с листьями, еще не успевшими пожухнуть, но, невидимое за его колышущейся серой стеной, солнце уже успело позолотить легкие облака над крышами Лихоты. Разместившийся на носу лодки широкоплечий светловолосый юноша в белом, лихо заломленном набок, войлочном колпаке и обтрепанной полотняной куртке поднял руку. Его черноволосый ровесник, в голубой рубахе, выцветшей до белизны и лопнувшей на спине, перестал грести.

— Смотри, — светловолосый указал на большую, вывороченную с корнем, березу, покачивающуюся чуть ниже по течению, — мертвец.

— Вижу, — черноволосый в несколько ударов весел подогнал лодку к березе и ухватился за ветки.

Тело полулежало в воде, удерживаемое ремнем, захлестнутом за березовый ствол и затянутом на правом предплечье. Отмытое речной водой и облепленное мокрыми листьями бескровное лицо было спокойно.

— Вчерашний, — черноволосый ухватил зацепившуюся за сук зеленую дорожную сумку, обшитую бронзовыми бляхами в виде драконьих голов, и забросил ее в лодку. — Кольчугу бы снять.

— Рухлядь, Жуч, — светловолосый, снял с пояса убитого кинжал и, вынув его из богато украшенных серебром ножен, провел острием по груди бывшего хозяина, посыпались железные колечки — вся посечена.

— Сапоги снимать будем? — черноволосый прищурился, силясь разглядеть, нет ли на перстней на пальцах.

Перстней не было.

Светловолосый обрезал ремень. Мертвец медленно ушел под воду.

— Зачем, Самоха? — черноволосый попытался удержать труп веслом, но только подтолкнул его глубже. — Сапоги-то сафьяновые.

— Некогда. — Самоха оттолкнул лодку от березы. — Да и малы они тебе будут.

Какое-то время плыли молча. Хмурый Жуч взмахивал веслами, а Самоха все так же сидел на носу, всматриваясь вперед.

— Кажется, оно.

— Где? — завертел Жуч лохматой головой.

— Правее держи.

Ствол огромного тополя, казалось, перегородил полреки, возле него уже успели собраться кучи всякого, принесенного течением, плавучего мусора.

— Пчел не видать? — спросил Жуч.

— Улетели, пчелы плавать не умеют.

Дикие пчелы, о которых шла речь, гнездились в дуплах гигантских тополей, окаймлявших гречишные поля, протянувшиеся по заречному берегу Мсты на несколько дней пути. В Арконии полагали, что мед, собранный этими пчелами, лечит почти от всех болезней, и меняли его на золото, один к одному, вес на вес.

Но добыча его была делом опасным, на что красноречиво указывали кости неудачливых бортников, разбросанные вокруг пчелиных гнезд. Любой, появившийся возле гнезда, немедленно подвергался нападению тварей, достигавших в холке половины человеческого роста. Причем они, подобно осам, не оставляли жала, удар которого пробивал железный панцирь, как бумажный лист, в теле жертвы.

Достать мед из гнезда, охраняемого пчелами, было почти невозможно. Поэтому, когда во время одной из бесчисленных вылазок в Заречье, Самоха увидел тополь, стоящий на самом краю высокого глинистого обрыва и пчел, сновавших между его ветвей, то он сразу взял дерево на заметку, рассчитывая, что в недалеком времени Мста подмоет берег и тополь рухнет в воду. Вчера вечером, когда еще ливень лил как из ведра, они с Жучем поднялись на лодке вверх по течению и обнаружили, что тополя на обрыве нет, и вот, еле дождавшись утра, вышли на поиски.

Им, конечно, повезло, что за ночь дерево снесло только до Лихоты, а дупло оказалось над водой.

Лодку загнали в заводь, образованную двумя ветками и наскоро привязали к дереву. Жуч приложился ухом к стволу, прислушиваясь, не остался ли в дупле кто-нибудь из его прежних обитателей, но там было тихо. Тем временем Самоха, обдирая каблуками зеленоватую кору, вскарабкался на ствол, который под весом человека даже не шелохнулся. Жуч передал ему вырезанный из березового нароста черпак с длинной, в два человеческих роста, ручкой.

Самоха опустил черпак в дупло и принялся там шуровать.

— Есть. Принимай.

Сняв с одного из двух, стоящих в лодке, бочонков крышку, Жуч подставил его под тягучую янтарную струю, льющуюся из черпака.

Дупло оказалось глубоким, и работать было неудобно, приходилось держать рукоятку за самый конец, засовывая внутрь руку до плеча. Скоро шею и грудь Самохи облепила древесная труха. Когда первый бочонок наполнился, Жуч закрыл его, намертво заклинив крышку деревянной распоркой, и открыл второй.

Они трудились, не замечая, как течение тянет тополиный ствол, с привязанной к нему плоскодонкой, к заречному берегу. Первым спохватился Жуч, увидевший, случайно подняв голову, как сквозь истончившиеся клочья тумана проступают, блестящие, словно намыленные, купы тополей.

— Самоха, приплыли.

Дунул ветер, открывая прибрежную полосу песка, с вытащенными на него черными, длинными лодками, и фигурки бегущих к ним людей.

— Ого, — сказал Самоха, — менкиты. Сваливаем Лицо его окаменело, он осторожно вылил мед в почти наполнившийся бочонок, отбросил черпак и, спрыгнув на нос лодки, оттолкнулся, откинувшись на спину, подошвами сапог от дерева.

Этих мгновений Жучу хватило, чтоб закупорить крышку второго бочонка, полоснуть ножом по веревке, освобождая плоскодонку, и схватиться за весла. Лодка крутанулась и выскочила из-под прикрывавших ее веток на открытую воду.

— Лук сними, авось за рыбаков сойдем, — Самоха кинул висевшие за спиной лук и колчан со стрелами себе под ноги.

— Сойдем, как же, — сделав то же самое, ответил Жуч и принялся грести еще быстрей.

Менкиты знали лучшие времена. Когда-то по всей Восточной степи кочевали их орды, но четыре года засухи и, случившееся на пятый год, нашествие саранчи, которая прошлась по степи, сметая все живое, до самой Мсты, где ее уничтожили архонские пауки-смертоносцы, оставили от могучего некогда племени жалкие остатки, спасшиеся в глухом углу Заречья, у отрогов Хемитских гор, там, где в бездонных торфяных озерах брал свое начало Хемуль, левый приток Мсты. По его темной, прозрачной воде каждое лето спускались менкиты на своих черных лодках и, разбившись на партии, промышляли по заречному берегу Мсты охотой и мелким разбоем, не отваживаясь на крупные предприятия. Однако в последнее время в Пойме ходили слухи, что у менкитов объявился новый хан, которому удалось сплотить разрозненные менкитские роды, как водится, вырезав добрую половину знати.

Певки, народ управляемый женщинами, обитавшие в сосновых борах по правому, холмистому берегу Хемуля, приезжая торговать в Лихоту сосновым маслом, со смехом рассказывали, что новый хан обрядил всех менкитов в одинаковые, черно-рыжие куртки из барсучьего меха и обучает их воинскому строю. Правда, певков что-то давно не было видно, хотя запасы соснового масла в Лихоте давно уже кончились и ее жители освещали свои дома смоляными плошками и лучинами.

Самоха бросил последний взгляд на берег, менкитские долбленки были уже на плаву. Вот одна из них ощетинилась веслами, вильнула и, выправившись, поплыла по прямой, все быстрее и быстрей. Больше Самоха не оглядывался, теперь все его внимание целиком обратилось на то чтобы не налететь ненароком на полузатопленный древесный ствол, которых немало плавало вокруг. В них же была, хоть и слабая, надежда на спасение. Они мешали десятивесельным менкитским лодкам разогнаться по-настоящему, иначе бы все закончилось очень быстро.