Граница

— Означает ли это, что я могу вызвать негодяя на дуэль? — сверкая подбитым глазом, спросил баронет.

— Нет, — ответил Хат.

— А чего так? — удивился вышедший на шум из каморки Самоха. — Баронетом больше, баронетом меньше.

— А вот его?! — закричал баронет. — Вот этого я могу вызвать на дуэль?

— Этого можно, — сказал Хат. Спотыкаясь о спящих вышли на палубу. Появился заспанный Летимак и приказал зажечь факелы.

Следом за ним пришла княжна Генида Ло, свежая, несмотря на поздний час, как порыв майского ветра, и обеспокоилась, не привлечет ли свет речных хищников или разбойников. С берега, конечно, до «Орла» ни одна стрела бы не долетела, но ведь на лодке к нему в такой тьме можно подплыть незамеченным.

— Местные по ночам не плавают, — ответил Летимак. — Слишком опасно. А кроме того, палуба с воды не просматривается, мешают борта.

Снизу поднялся Пайда Белый. Долго не мог понять, что тут затевается, когда наконец дошло, зевнул и сказал.

— Братишка, как зарежешь баронета, спускайтесь с Жучем к нам, помянем Железяку, — и обратился к Хату: — Как баронета-то величать?

— Эймо Женуа.

— Вот, и Эймо Женуа заодно помянем.

— Понял, — ответил Самоха. — Приду. Баронет оказался не так уж беспомощен, но его яростные атаки Самоха парировал особо не напрягаясь, он раз десять мог отправить баронета на тот свет, но не видел в этом необходимости. Когда же решил, что достаточно, нанес ему длинную, но неглубокую, царапину на предплечье и выбил оружие из рук. Впрочем со стороны это выглядело так, словно клинок выпал из ладони раненого баронета, который с мучительным стоном рухнул на палубу. Хат подмигнул Самохе и сказал, что это был смертельный поединок двух сорвиголов.

Мимо Самохи фурией промчалась графиня Эльжгета и, упав возле раненого на колени, взяла его голову в руки.

— Убит? — голос ее звучал глухо.

— Ранен, — ответили ей, — но без чувств.

— Так пошлите за доктором! — закричала графиня и оторвав широкую полосу от подола ночной сорочки принялась неумело, но пылко бинтовать рану.

Жуч, с тупым видом наблюдавший эту сцену, шепнул Самохе, что надо было нанести баронету еще десять-двенадцать ран, чтоб, значит, оголить графиню как следует. Самоха же сказал, что оголением графини занимается коннетабль, который присутствовал тут же, судя по растрепанной бороде и блуждающему взгляду, оторванный от занятий куда более интересных чем поединок двух болванов.

Тут раздалось пронзительное «Вызывали?» — и на поле брани, как два облака, исполненных благодушия и любви к ближнему, всплыли откуда-то из таинственных корабельных глубин Лодоэль, маркиз Тифтонский, лейб-медик принцессы хурренитской Ольвии и Клепила Лихотский, ведун из Поймы.

— Это что же у нас такое? — склонился над бледным баронетом Клепила. — И кто ж это тебя? Самоха? Не верю!

Лодоэль, лучше разбирающийся в тонкостях этикета, незаметно пихнул конфидента локтем в бок.

— Страшный удар! Чертовски опасный. Пройди клинок на ладонь левее, и баронету запросто могло снести голову! Ты родился в рубашке, мой мальчик! О, эта перевязка, сделанная неумелыми, но заботливыми руками, несомненно спасла жизнь храброму юноше! — с этими словами Лодоэль ловко поменял повязку на раненом, пока Жуч и Самоха оттаскивали Клепилу, который все тянулся загребущими руками к подолу графини, на предмет перевязочного материала.

Графиня между тем, польщенная словами лекаря, распрямилась и не таясь подошла к приосанившемуся коннетаблю.

Появления принцессы Ольвии никто даже не заметил.

— Итак, господа дуэлянты, остались ли у вас какие-нибудь претензии друг к другу и намерены ли вы продолжать кровопролитие?

— Претензий не имею, — сказал Самоха. — Кровопролитие продолжать не намерен.

За ним эту фразу повторил баронет, который все порывался подняться, но все никак не мог вырваться из рук Лодоэля.

— Отлично. Тогда прошу пожать друг другу руки в знак примирения.

После того как дуэлянты пожали друг другу руки, принцесса Ольвия сказала:

— Сегодня днем мы счастливо избегнули величайших опасностей. Хотя это и стоило жизни моим верным слугам. По старинному обычаю наших дедов мы должны постараться, чтоб дорога на небеса не была скучной для душ умерших, и чтобы удача оставалась благосклонной к живым.

— Огня! — крикнул Хат. И «Орел» засиял огнями многочисленных факелов. Такая же иллюминация зажглась и на других кораблях. Ударил барабан, с тем, чтобы не замолкать до утра, и ярко освещенная палуба заполнилась пляшущими хурренитами, многих из которых музыка подняла с постели. Засновали лакеи с подносами.

— Самоха, — сказал Жуч — смотри в оба.

Наверно с берега караван представлял фантасмагорическое зрелище, словно объятые пламенем, корабли неслись по черной воде на всех парусах, рассыпая снопы искр, под уханье барабанов и рев труб.

Вино лилось рекой. На верхней палубе все перемешалось, гвардейцы братались с граничарами, а знатные дамы отплясывали, как крестьянки на деревенском празднике.

Принцесса веселилась и пила наравне со всеми, но танцевала только с Хатом, который не отходил от нее ни на секунду. И за ними тенью следовал Самоха, единственный трезвый на корабле.

Жуч вился вокруг княжны Гениды Ло, как шмель, с ровным гудением, не обращая внимания на косые взгляды, которыми его награждали придворные. А Клепила, потеряв всякий стыд, увивался за служанками, которые то и дело мелькали среди танцующих, но тщетно.

Странное чувство овладело Самохой, среди людей он был как среди деревьев, и их голоса сливались в шум, подобный шуму листьев, единственным человеком, кроме него, был здесь незримый враг, чье присутствие Самоха ощущал все время, то сильнее, то слабее, и поэтому старался держаться как можно ближе к принцессе, не обращая внимания на то, что его то и дело толкали, да и Хат уже несколько раз бросал недовольные взгляды на слишком назойливого телохранителя.

К счастью, ждать долго не пришлось, человек, вывернулся откуда-то из-за спин танцующих и скользнул к принцессе, Самоха, уловив это движение, хлестнул его по виску свинцовым шаром кистеня, спрятанного в рукаве, с обмотанной вокруг запястья цепочкой.

Человек упал ничком, звякнул выпавший из руки крестообразный кинжал с тонким длинным лезвием.

Спустя мгновение Хат стоял, заслоняя принцессу с обнаженным мечом, на который, в прыжке, и напоролся второй нападающий, в форме гвардейца, не успев нанести удар. Завизжала какая-то женщина, музыка смолкла. Хат носком сапога перевернул первого убийцу на спину, тот был жив, но без сознания.

— Замыку сюда! — крикнула принцесса, но Замыка уже сам спешил к месту происшествия.

— Узнаешь? — спросил его Хат.

Замыка посерел, но голос его оставался тверд.

— Да, это мой человек, Земун Крейц, писец.

— Ты знал о его замысле?

— Ну, нет, — нашел в себе силы усмехнуться Замыка. — Если бы я задумал недоброе, то постарался бы убить тебя, Хат, но на дочь хурренитского короля моя бы рука никогда не поднялась.

— Я ему верю, — сказала принцесса.

— Я тоже, — нехотя признался Хат, — вопрос в том, сколько еще убийц может таиться среди людей коннетабля.

— За остальных я ручаюсь, — все так же твердо сказал Замыка.

— Ладно, — разрешила принцесса, — ступай. Но мы еще вернемся к этому разговору.

Земун Крейц, писец коннетабля, пошевелился и открыл глаза.

— Ку-ку, — сказал Самоха.

Хат дотронулся кончиком меча до кадыка незадачливого убийцы.

— Сообщники?

Тот криво улыбнулся и, с трудом запустив руку в карман, вытащил ее оттуда, по палубе раскатились золотые монеты.

Хат подозвал гвардейцев и указал на лежащих:

— Обоих за борт.

Два раза плеснула вода.

— Музыку! — крикнула принцесса. Хат протянул Самохе кубок.

— Пей. Думаю, это все.

— Значит ли это, — спросил Самоха, — что принцесса больше не нуждается в охране?

— Нет, не значит, — ответил, чокаясь с ним, Хат. — Твое здоровье.