Вернувшиеся

Люсиль заметила в толпе мужчину и женщину, которые выглядели как репортер и фотограф. Она видела этого мужчину на снимках в нескольких журналах и даже читала о нем статью. Он запомнился ей всклокоченными волосами и щетиной на лице. Люсиль полагала, что от таких людей пахло океаном и обломками кораблекрушений. Женщина была вызывающе одетой. Безупречный макияж и волосы, стянутые в «конский хвост».

– Не удивлюсь, если где-то поблизости стоит фургон новостного канала, – сказала Люсиль.

Ее слова затерялись в шуме толпы.

Словно по подсказке режиссера, из арочной двери в углу кафедры вышел пастор Питерс. За ним семенила его миниатюрная и хрупкая жена. Она была одета в черное платье, в котором выглядела еще тоньше и меньше ростом. Женщина обильно потела, деликатно вытирая платком лоб и брови. Люсиль попыталась вспомнить ее имя. Оно было таким же маленьким и хрупким. Обычно люди стараются не замечать подобных имен, как, впрочем, и женщин, которым они принадлежат.

Демонстрируя пример библейского противопоставления, пастор Роберт Питерс был высоким и широкоплечим мужчиной. Многим прихожанкам нравились его темные волосы и неизменный загар. Он выглядел крепким и прочным, как камень. Такие люди рождаются, вскармливаются и культивируются особым образом жизни, который вращается вокруг зла и жестокости. Хотя за время его службы в местной церкви Люсиль ни разу не слышала, чтобы он повышал свой голос. Речь, конечно, не шла о голосовых модуляциях в кульминационные моменты некоторых проповедей, где вариации громкости выражали порывы души. Люсиль знала, что гром в голосе пастора был не гневом рассерженного Господа, а уловкой для привлечения людского внимания.

Когда священник и его жена приблизились, она с усмешкой сказала:

– В этой давке чувствуется вкус ада. Не так ли, преподобный?

– Да, миссис Харгрейв, – ответил пастор Питерс.

Его большая голова слегка качнулась на массивной шее.

– Наверное, мне придется попросить часть людей выйти наружу. Я ни разу не видел, чтобы наша церковь была настолько заполненной. Хотя сначала нам стоило бы пустить чашу по кругу, а уже потом избавляться от лишней публики. Мне нужны новые шины.

– Тише, преподобный!

– Как поживаете, миссис Харгрейв? – спросила жена пастора.

Она прикрыла рот маленькой ладонью, приглушая тихий кашель.

– Хорошо выглядите, – печальным голосом добавила женщина.

– Ах, бедняжка! – произнесла Люсиль, поглаживая волосы Джейкоба. – Как вы себя чувствуете? У вас такой вид, будто вы вот-вот развалитесь на части.

– Я в порядке, – ответила жена пастора. – Это все из-за погоды. Здесь ужасно жарко.

– Нужно попросить прихожан, чтобы какая-то часть собравшихся вышла наружу, – повторил мистер Питерс.

Он приподнял ладонь к бровям, словно его слепило солнце.

– Для такого скопления людей у нас слишком мало выходов.

– В аду вообще нет выходов, – мрачно пошутила Хелен.

Пастор Питерс улыбнулся и пожал ей руку.

– А как поживает этот славный мальчик? – спросил он у Джейкоба.

– Нормально.

Люсиль похлопала ладонью по его колену.

– Нормально, сэр, – поправился он.

– Что бы ты сделал с этой толпой? – со смехом спросил пастор.

На его бровях блестели капли пота.

– Как, по-твоему, Джейкоб? Что мы должны сделать с этими людьми?

Мальчик пожал плечами, и Люсиль еще раз похлопала его по колену.

– Не знаю, сэр.

– Может, нам отправить их домой? Принести шланг и окатить всю публику водой?

Джейкоб улыбнулся.

– Священникам нельзя так поступать.

– Это где такое сказано?

– В Библии.

– В Библии? Ты уверен?

Мальчик кивнул головой.

– Сэр, хотите посмеяться? Папа учит меня разным шуткам.

– Правда?

– Угу.

К огромному смущению Люсиль, широкоплечий пастор опустился на колени перед Джейкобом. Ей не хотелось смотреть, как священник пачкал свои брюки из-за второсортных шуток, которым Харольд учил ее сына. Бог знает, какими они были. Возможно, они вообще не предназначались для святого места.

Она затаила дыхание.

– Что учебник математики сказал карандашу?

– Хм!

Пастор потер гладко выбритый подбородок и задумчиво нахмурил брови.

– Понятия не имею, – наконец признался он. – Что учебник математики мог сказать карандашу?

– Сейчас я озадачу тебя, – ответил Джейкоб.

Он весело рассмеялся. Для некоторых людей это был лишь детский смех. Но другие, кто знал, что хохотавший ребенок еще несколько недель назад считался мертвым, не могли решить, как реагировать на веселье мальчика.

Пастор засмеялся вместе с Джейкобом. Люсиль тоже присоединилась к ним, благодаря Господа, что ее сын не стал рассказывать шутку о карандаше и бороде. Священник сунул руку в нагрудный карман пиджака и с торжественным видом вытащил небольшой леденец, завернутый в фольгу.

– Тебе нравится корица?

– Да, сэр! Спасибо!

– У него хорошие манеры, – прокомментировала Хелен Хейс.

Она пригнулась вперед, чтобы лучше рассмотреть жену пастора. Ей тоже никак не удавалось вспомнить имя этой женщины.

– Каждый ребенок с такими хорошими манерами заслуживает какую-нибудь сладость, – сказала миссис Питерс.

Она стояла за спиной мужа и мягко похлопывала его по спине. Со стороны это выглядело великим подвигом: ведь он был такой большой, а она – худой и маленькой.

– В наши дни трудно найти благонравных детей – особенно при нынешних событиях.

Жена пастора замолчала и смахнула пот с бровей. Сложив носовой платок, она прикрыла им рот и тихо покашляла.

– О, Господи!

– Вы самая больная особа, которую я когда-либо видела, – сказала Хелен.

Миссис Питерс улыбнулась и вежливо ответила:

– Да, мэм. Наверное, вы правы.

Пастор погладил Джейкоба по голове и прошептал Люсиль:

– Что бы вам ни говорили, не позволяйте всему этому тревожить его… или вас. Договорились?

– Да, пастор, – ответила Люсиль.

– Да, сэр, – добавил Джейкоб.

– И помни, – сказал мальчику пастор, – ты чудо. Любая жизнь является чудом.

Полы в гостевой спальной, в которой ее держали запертой три прошлых дня, были красивыми и сделанными из твердой древесины. Когда ей приносили суп, она старалась не расплескать его. Девушка не хотела портить пол и подвергаться наказаниям. Иногда, ради собственного спокойствия, она ела пищу в душевой кабинке, подслушивая разговоры родителей, чья спальная находилась по другую сторону стены.

Вот и теперь они обсуждали ее.

– Почему никто не приезжает и не забирает ее? – спросил отец.

– Мы с самого начала должны были отказаться от «вернувшейся», – ответила мать. – Это была твоя идея. Представь, что случится, если соседи узнают?

– Мне кажется, Тим уже знает.

– Откуда он мог пронюхать о ней? Было уже за полночь, когда они привезли ее. Он должен был спать в такое время.

Они замолчали на несколько секунд.

– Подумай, что будет, если в твоей фирме узнают о ней. Это ты виноват!

– Я просто хотел убедиться, – извиняющимся тоном ответил отец. – Она так похожа на нашу девочку…

– Нет, Митчелл! Не начинай это снова! Я еще раз позвоню в Бюро. Они должны приехать и забрать эту тварь сегодня же вечером!

Анджела сидела в углу, прижав колени к груди. Она поплакала немного, сожалея о своем «плохом» поведении. Хотя она до сих пор не понимала, что в нем было плохого. Девушка гадала, куда они забрали ее туалетный столик, одежду и плакаты с кинозвездами, которыми она годами обклеивала свою комнату. Стены, некогда красные и розовые, теперь были выкрашены в мягкие пастельные тона. Дырки от кнопок и заколок, полоски липкой ленты, карандашные отметки на дверном косяке, отмечавшие ее ежегодные изменения в росте, – все это исчезло. Или просто было закрашено краской.

Глава 4

При таком количестве людей и малых объемах воздуха в помещении все понемногу начали осознавать возможность трагедии. Шум толпы затих, и молчание, сформировавшееся у дверей церкви, распространилось по проходам и рядам, словно вирус.