Вернувшиеся

Когда его жена и существо, которое могло быть или не быть их сыном (он все еще не определился в этом вопросе) растворились в вечерней мгле, Харольд сделал еще одну затяжку и выпустил дым в открытое окно. Какое-то время он задумчиво смотрел на зажатую между пальцами сигарету, а затем, почесав подбородок, перевел взгляд на церковь. Та нуждалась в покраске. Глядя на шелушившиеся стены, трудно было сказать, в какой первоначальный цвет они были выкрашены. Но любой человек понимал, что раньше здание выглядело более величественным. Старик попытался вспомнить цвет церкви, когда краска была свежей. Он не сомневался, что находился где-то рядом во время ремонта. Харольд даже помнил, что работу проводила какая-то компания из Саутпорта. Но ее название забылось, как и первоначальный цвет краски. В памяти остался только нынешний поблекший вид.

Впрочем, память всегда функционировала так. С ходом времени она стиралась или покрывалась патиной тревог и упущений. Разве можно было доверять воспоминаниям?

Джейкоб казался живым фейерверком – быстрым и ярким огнем. Харольд помнил, как мальчишка попадал в неприятности, бегая по церкви или приходя домой после заката. Однажды он едва не довел Люсиль до истерики, забравшись на грушу Генриетты Уильямс. Они выкрикивали его имя и просили слезть с дерева, а он сидел наверху, затуманенный листьями, среди спелых груш и пестрых пятен солнечного света. Наверное, паренек неплохо посмеялся над напуганными женщинами.

В свете уличных огней Харольд заметил птицу, слетевшую с церковной колокольни – серия взмахов маленьких и сильных крыльев. Она поднялась вверх и пролетела мимо, словно снежинка в ночи, подсвеченная фарами машины. Одно мгновение, и она исчезла, чтобы никогда не возвратиться вновь.

– Это не он, – прошептал Харольд.

Старик бросил сигарету на землю и откинулся назад на старое заплесневевшее сиденье. Он опустил голову на подголовник и попросил свое тело дать ему покой без сновидений и воспоминаний.

– Это не он…

Крепко сжимая руку Джейкоба и морщась от боли в бедре, Люсиль с трудом протискивалась сквозь толпу, собравшуюся перед церковью.

– Прошу прощения. Эй, Мэкон, как поживаешь? Простите. Извините. О, Вэнис, привет! Я не видела тебя веками. Как твои детки? Хорошо? Приятно это слышать. Аминь. Береги себя. Извините. Простите. Эй, там, подвиньтесь. Я прошу прощения.

В ответ на ее просьбы толпа расступалась в стороны, озадачивая Люсиль такой снисходительностью. Неужели в мире еще оставались приличия и манеры или люди просто относились к ней как к немощной старухе? Или, возможно, они поступали так из-за мальчика, который шел рядом с ней. Предполагалось, что этим вечером здесь не будет никого из «вернувшихся». Но Джейкоб был ее сыном, первым и последним. И ничто, и никто – даже смерть или ее внезапное отсутствие – не могли заставить Люсиль относиться к нему как-либо иначе.

Мать и сын нашли места на передней скамье рядом с Хелен Хейс. Посадив Джейкоба между ними, Люсиль настроилась на облако шепота, которое, будто утренний туман, накрывало собой все пространство.

– Как много людей, – сложив руки на груди и покачав головой, сказала она.

– Я давно уже не видела многих из них на воскресных службах, – ответила Хелен Хейс.

Почти все жители Аркадии и ближайших окрестностей были связаны друг с другом родственными отношениями. Например, Хелен и Люсиль являлись кузинами. Люсиль выделялась чертами, присущими семейству Дэниелсов: высокий рост, длинные руки и тонкие запястья, нос, создававший острую прямую линию под карими глазами. С другой стороны, Хелен состояла из округлостей, толстых запястий и широких скул на лунообразном лице. Только ее волосы, прямые и серебристые – хотя когда-то черные, как креозот, – доказывали, что обе женщины действительно имели родственные связи.

Хелен была пугающе бледной. Она говорила сквозь сжатые губы, что придавало ей серьезный и немного подавленный вид.

– Ты думаешь, что когда эти люди наконец пришли в церковь, они сделали это ради Господа? Нет! Иисус был первым, который вернулся из мертвых, но подобные факты не заботят язычников.

– Мама? – прошептал Джейкоб, все еще покручивая пуговицу, болтавшуюся на его рубашке.

– Они пришли сюда славить Христа? – продолжила Хелен. – Они решили помолиться? Но когда кто-то из них платил десятину? Когда они приходили сюда на Пасху? Скажи мне, Люсиль. Вон там стоит мальчик Томпсон…

Она указала пухлым пальцем на группу подростков, толкавшуюся в заднем углу церкви.

– Когда в последний раз ты видела его в церкви?

Она насмешливо хрюкнула.

– Его так долго не было, что я подумала, будто он умер.

– Он действительно умер, – тихо ответила Люсиль. – Ты знаешь это, как и все остальные, кто сейчас глазеет на него.

– Мне казалось, что это собрание замышлялось только для нас. Ну, ты меня понимаешь.

– Каждый здравый человек осознает, что такого не должно происходить, – ответила Люсиль. – И, честно говоря, они здесь чужие. Но это собрание затрагивает их интересы. Почему им здесь не место?

– Я слышала, Джим и Конни живут в церковном флигеле, – сказала Хелен. – Ты можешь в такое поверить?

– Правда? Я не знала. Но почему они не могут жить под сенью церкви? Они наши сограждане.

– Они были нашими согражданами, – поправила ее Хелен без какого-либо намека на симпатию.

– Мама? – прервал их Джейкоб.

– Да? – ответила Люсиль. – Что такое?

– Я голоден.

Люсиль засмеялась. Напоминание о том, что у нее был оживший сын, который вновь проголодался, принесло ей огромную радость.

– Ты только что ел!

В конце концов, Джейкобу удалось оторвать от рубашки висевшую пуговицу. Он держал ее в маленькой белой руке и внимательно изучал, словно задачу по арифметике.

– Я голоден.

– Аминь, – сказала Люсиль.

Она похлопала его по колену и поцеловала в лоб.

– Когда вернемся домой, я найду для тебя что-нибудь вкусненькое.

– Персики?

– Если ты так хочешь.

– Глазированные?

– Хорошо.

– Папа и я могли бы… – с улыбкой начал Джейкоб.

– Мы с папой, – поправила его Люсиль.

Несмотря на середину мая, старая церковь раскалилась до кипения. Она никогда не имела системы воздушного кондиционирования, и при таком количестве людей, спрессованных, как осадочные отложения, застоявшийся воздух вызывал у прихожан тревожное чувство, что в любой момент могло случиться нечто драматическое.

Это беспокойство передалось и Люсиль. Ей вспомнилось, что она читала в газете или видела по телевизору сюжет о какой-то ужасной трагедии, которая началась из-за большого количества людей, собравшихся в маленьком месте. Здесь и бежать-то было некуда, подумала она. Осматривая помещение – с учетом толпы, бурлившей перед ней, – Люсиль на всякий случай намечала путь отступления. Проход к главной двери был заполнен людьми. Казалось, что все население Аркадии пришло сюда – все шестьсот человек. Буквально стена из живых тел.

Она замечала, как потоки новых людей с упорством и силой вливались в толпу, подталкивая ее к передним рядам. Повсюду звучали приветствия и извинения: «Добрый вечер», «Здравствуйте», «Прошу прощения», «Я не нарочно». Это напоминало прелюдию к трагическим смертям во время паники и бегства. Хорошо, что все происходило вежливо, подумала Люсиль.

Она облизала губы и покачала головой. Воздух становился плотным и тяжелым. Прихожанам уже некуда было двигаться, но люди по-прежнему заходили в церковь. Она чувствовала это нараставшее давление. Наверное, на встречу приехали активисты из Бакхеда, Ваккамо и Ригельвуда. Бюро старалось проводить собрания во всех городах, и каждое из них подвергалось нашествию особых группировок. Они чем-то походили на фанатов известных рок-звезд, которые кочевали за своими кумирами с одного представления на другое. Но эти люди преследовали агентов Бюро. Приезжая на городские собрания, они выискивали повод для воинственных заявлений и будоражили народ призывами к восстанию.