Страница 147 из 183
— Дзюба! — лениво проговорил чей-то голос. — Возьми десяток казаков, отведи задержанных вместе с гробом на заставу. Пускай там разбираются…
— Слушаю, пане товарищ!
«Пане-товарищ»… Значит, это не гетманцы. Гетманцы обращались к офицеру «пане-старшина».
— Добродии! — заговорил тогда Туровский. — Там, в Василькове, серожупанников видимо-невидимо.
— Знаем! — ответил все тот же голос. — Дзюба! Веди шпионов…
— Мы совсем не шпионы! — обиделся Макар. — Понимаете, мы удираем от гетманской мобилизации. Гетман закрыл университет и мобилизует студентов. А мы против гетмана вообще…
— Хватит! — крикнул тот же невидимый. — Дзюба, веди! Только гляди, по дороге не расстреляйте — языки ведь…
Винтовки уперлись в спину, приходилось идти. Студенты снова подняли гроб на плечи и двинулись. С колеи пришлось спускаться налево и перепрыгивать через канаву.
— Вот идиотизм, — прошептала Шурка, — не хватает, чтобы нас еще расстреляли как шпионов…
— И вообще, — возмутился Макар, — вообще жалко, если расстреляют…
— Ерунда! — рассудительно заметил Сербин. — Ведь гроб, и в нем покойник. Всякому понятно…
— Угу! — Шурка была настроена скептически. — Они скажут, что и гроб и покойника мы взяли для отвода глаз…
По спине у Сербина пробежал холодок. В самом деле, ну кто это станет за двести верст таскаться с покойником в такое время? Никаких сомнений — нехитрая маскировка…
Стало страшно, и Сербин невольно задумался о своей неудавшейся жизни. Восемнадцать лег мать сохла и чахла над работой, девять лет он бегал в гимназию — получал двойки, сидел в карцере, до поздней ночи гонял по частным урокам, чтобы заработать лишних двадцать рублей — все для того, чтобы стать студентом, окончить университет… И вот вчера его едва не убили на какой-то демонстрации. Сегодня его чуть не мобилизовали в какую-то армию. А сейчас и вообще расстреляют неведомо за что… Сербину даже не дали ощутить свое детство. Четыре года назад, в августе — господи, ведь уже пятый год! — началась война и до сих пор никак не кончится!.. Ну и прекрасно, пускай стреляют скорее! К чертовой матери такую идиотскую жизнь!..
Сквозь мглу и дождь мигнул слепенький огонек. Два крохотных четырехугольника освещенных окон возникли внезапно, не дальше чем в десяти шагах. Где-то совсем рядом фыркали лошади, много лошадей стучало копытами, переступая с ноги на ногу.
В слабом свете, падающем из окон, уже можно было кое-что разглядеть. Очевидно, это была хата лесника. На бревне у стены вырисовывалось несколько фигур, съежившихся, склонившихся на винтовки.
— Это я, Дзюба, — сказал хриплый голос. — Шпионов привел. Сотник спит?
— Заходи…
Кусок стены словно отвалился — это открылась дверь, и темную фигуру Дзюбы — длинная шинель, шапка со шлыком набекрень, кривая сабля на боку — поглотил светлый четырехугольник. Снова стало темно.
— Что? — спросил Сербин, нечаянно задев Шурку плечом: она дрожала; он почувствовал, что и сам дрожит.
— Ничего. Озябла… Дождь…
Макар тихо, почти неслышно хмыкнул, это был нервный смешок. Казаки на бревне сплевывали и бормотали проклятия. Дождь почти утих.
Дзюба быстро вернулся, и их повели всех, вместе с гробом.
Посреди хаты стоял стол, на столе карта, и на ней каганец. Его мигающий огонек освещал старшину в синем жупане, склонившегося над картой. Черная каракулевая шапка с длинным красным шлыком лежала рядом на лавке. В руке, опирающейся на стол, старшина держал револьвер.
— О! — выкрикнул Макар и опять тихо рассмеялся.
Все остановились, старшина поднял голову, блеснул стеклышками пенсне и вдруг раскатисто захохотал.
Действительно, это был Репетюк. Он даже сел — смех валил его с ног.
— Милорды! Что за черт? И почему гроб? Кто умер?
— Разве вы петлюровец? — удивился Макар. — А я думал…
— Да! — Репетюк оборвал смех и поднялся, нахмурив брови, скулы у него слегка порозовели. — Я сотник войск директории, которая борется против гетмана. А вы, джентльмены?… Бунчужный, можете идти!
Дзюба сделал кругом и вышел, недоуменно озираясь.
Теперь, когда посторонних не было, Репетюк заговорил тоном неофициальным.
— Ну, рассказывайте скорее. И кто в гробу? Кого-нибудь живого выносите? — Он вытащил саблю из ножен и, подойдя, просунул лезвие под крышку. Потом нажал, и гвозди со скрипом поддались. — Действительно, мертвая… А отчего это, сэр, у вас рука на перевязи?
Торопливо, перебивая друг друга, ребята стали рассказывать про Киев, про мобилизацию, про закрытие учебных заведений, демонстрацию, смерть Исы, ранение Макара, побег, поезд, Васильков, подозрение в шпионаже. Репетюк хохотал. Шурка сидела в сторонке, отжимая воду из промокших волос. Ее золотые кудри от дождя выглядели почти черными и лежали плотно, как напомаженные.
— Познакомьте же меня с Репетюком, — тихо сказала она Сербину. — Неудобно.
Их познакомили. Репетюк щелкнул шпорами и почтительно склонился. Шурку Можальскую он знал, как и она его, с первого класса гимназии, но познакомиться им действительно не пришлось, она была из другой компании.
Когда все наконец было выяснено, Репетюк снова принял официальный тон и, расправив шлык, надел шапку.
— Так вот, панове-добродийство! — сказал он, и голос его слегка вибрировал, словно он собирался произнести речь. — «Украинский национальный союз» поднялся на борьбу против гетмана за самостийную неньку Украину. Мы призываем всех щирых украинцев вступить в войска директории. Вы можете сейчас же стать охочекомонниками моей сотни. И мы пойдем бороться за нацию вольных казаков!
— А как же немцы? — спросил Макар. — Вообще я не понимаю…
— С немцами директория заключит договор, — они будут соблюдать нейтралитет. В наши внутренние дела им вмешиваться незачем. Они пришли прогнать с Украины большевиков! И оставим политику, милорды! Мы должны быть рыцарями нашей неньки и больше ничего. Партии потом между собой разберутся. А сейчас ненька Украина гибнет! — Он выкрикнул это почти истерически.
— Ведь мы же студенты… — неуверенно начал Сербин, но Репетюк его сразу перебил:
— Разумеется! И пока мы не займем Киев, не прогоним гетмана, университеты не откроются.
Он умолк, надев кобуру, стал застегивать пояс.
Все тоже молчали.
— Запомните еще одно! — добавил Репетюк. — Когда закончится битва, тогда мы посмотрим, кто был не с нами, кто не хотел нашей победы!.. Бунчужный! — крикнул он.
Бунчужный Дзюба вошел в комнату. Со двора к окнам прилипли лица казаков. Они заглядывали внутрь — что там такое происходит у сотника в хате?
— Подать коня! — приказал Репетюк. — Уже скоро утро.
— Лешка, — остановил его Теменко. — Я иду… Все щирые украинцы… Ей-богу!
— И я! — заломил фуражку набекрень Туровский… — За неньку Украину!.. Христя! А ты? Коля?
— Слава неньке Украине! — крикнул Репетюк.
— Воевать… Уж так не хочется воевать… — с тоской прошептал Сербин. — Но за Украину, что ж, конечно… против гетмана… если уж…
Макар молчал.
— Молодец! — хлопнул Репетюк Сербина по плечу. — Мы же с тобой старые футболисты. Пять лет в паре на футбольном поле шли! Можешь мне верить. Я тебя назначаю сотенным писарем.
— Конь под седлом! — вытянулся на пороге бунчужный Дзюба.
— Отлично! Бунчужный! Выдать оружие и шлыки этим трем казакам. Они вступили в нашу сотню.
Не взглянув на Макара, Репетюк прошел к двери. С порога он откозырял Шурке.
Действительно, наступало уже утро. Тихое, медленное и тусклое. Седые туманы стелились низко, у самой земли.
Шлыки не к чему было прицепить — не к студенческим же фуражкам! — и временно пришлось сунуть их в карман. Бунчужный выдал каждому винтовку и пулеметную ленту с патронами. Ребята взяли винтовки на ремень и подняли гроб. Решили похоронить Ису здесь: на запад и на восток железная дорога находилась еще в руках гетманцев. Макар с Шуркой предполагали отправиться дальше пешком.
Вышли на двор, никакого леса поблизости не было. Вокруг лежали черные, под паром, поля, хибарка стояла у дороги. В полуверсте начинались выселки. Ближе, направо, орешник и за ним, очевидно, пруд или речка.