Бури

– Я действительно многое умею, но как-то наполовину. И всё думаю – может быть, лучше уметь что-то одно, но зато уметь так, чтобы дух захватывало!

Капитан улыбается, я чувствую это, но он в наш разговор не вмешивается. Эван тоже слушает заинтересованно. Конлета мне не видно, да и смотреть на него не хочется – чувствуется, что он всё еще слегка раздражен. Чем? Этого я не знаю. Олан о чем-то задумался, и глядит поверх наших голов.

– Может быть, да... С другой стороны, я тебе даже немного завидую. Мне всегда хотелось научиться бесконтактному бою, но я посвятил жизнь полетам. Теперь думаю – может, еще не поздно?

– Никогда не поздно осуществить свои желания! – сказал Эван. – Поэтому сейчас я пойду и нажрусь. С утра ни былинки во рту не было. Вы со мной?

Он всегда ел редко и помногу.

– Пожалуй, и я схожу, – сказал Конлет. – Еще увидимся!

Где-то начала играть музыка, и Олан и Кёртис попрощались с нами.

– Рад нашему знакомству, Фрэйа! – сказал Кёртис. Олан дружелюбно мне кивнул, и они покинули нас.

Некоторое время Алеард молчал. Потом мы, не сговариваясь, тихонько отошли в сторону, и присели на широкую белую скамейку под раскидистой липой.

– Как ты? – спросил мужчина.

– Замечательно. Счастлива тебя видеть, Алеард!

– А я тебя, Фрэйа. Хорошо, что пришла. Олан и Кёртис – наши пилоты. Если Бури нужно будет пилотировать. Постепенно познакомишься со всеми членами экипажа. В такой обстановке проще знакомиться и узнавать друг друга.

– Я вообще-то не умею знакомиться, – ответила я честно, и щеки потихоньку начали розоветь. – Не понимаю, почему я стала такая нерешительная, стеснительная? Раньше была побойчее.

– Это рассказ Эвана на тебя так подействовал, – улыбаясь, сказал Алеард. – Он тот ещё болтун. 

Я рассмеялась.

– Эван мне как брат. Мы с ним близки и понимаем друг друга с полуслова, правда, видимся редко.

– Вы энергетически совместимы, даже двигаетесь похоже. И внешне есть сходство: те же брови, и губы, и овал лица. Как удивительно устроена жизнь.

– А у тебя есть братья или сестры?

– Да, есть, – я заметила, как едва уловимо поменялось выражение его глаз. – Две сестры и брат. Они все младше меня.

– Эван мне ближе, чем Карина, моя родная сестра. Я не хочу ее обижать, не говорю с ней об этом, но, думаю, она и так знает, что к чему...

– Она знает, – кивнул Алеард, и в его глазах была видна трудно сдерживаемая печаль. – Близость в чувствах не всегда основана на семейности. Как бы ни любили нас родные, порой одиночество – единственный выход.

Мы замолчали. Я чувствовала, что он думает о чём-то грустном, и решительно дотронулась до его плеча.

– Прости, Алеард. Я расстроила тебя. Я такая же болтунья, как Эван, затрагиваю безрадостные темы и копаю глубоко и безжалостно.

Мне не хотелось убирать руку, он был таким теплым, и ткань под моими пальцами была гладкой и приятной. Алеард повернул ко мне лицо и прищурил глаза, пристально на меня поглядев. Взгляд был теплый – словно солнечный луч упал на лицо. Я заставила себя отстраниться, и Алеард быстро поймал мои пальцы и положил себе на колено.

– Нет, Фрэйа, ты меня не расстроила. Наоборот, я рад, что не остался наедине со своими мыслями, как обычно.

Я замерла, почувствовав, как он осторожно провёл кончиками пальцев по моему запястью.

– Откуда у тебя этот шрам?

– Мы с сестрой и её друзьями катились с горки на санках, и кто-то врезался в меня сзади. Я упала, и Карина переехала мне руку... Это был один из тех моментов, когда она утратила самообладание, – я мягко рассмеялась. Алеард улыбнулся и хотел что-то сказать, но его позвали, и он, кинув на меня пронзительный, совершенно непонятный взгляд, ушел, пообещав скоро вернуться.

Я легко проскользнула через толпу, подошла к фонарику и присела возле него. Сидели немногие. Танцующая толпа была весёлой, искренней и шумной.

Сама я танцевала посредственно, и никто меня в этом переубедить не мог, хотя Эван и говорил, что я себя недооцениваю. Может, в другом месте и в другое время... Мне вспомнилось, как на одном из праздников, лет пять назад, меня пригласил на танец соседский парень. Я тогда была еще настырнее и неуступчивее. Как бедняга ни старался, ему не удавалось меня за собой вести. Потом я ходила на уроки танцев, кое-чему научилась. Правда, у меня лучше получалось танцевать одной. За буйный нрав и неподатливость мальчишки прозвали меня «Чертополохом». Конечно, это обижало, но я не сердилась, могла часами быть одна-одинёшенька, гулять или плавать, и ездить верхом, в то время как другие ребята собирались группами и весь день проводили вместе. Наверное, стоило просто забыть свой первый неудачный опыт, но я не могла. Так и вставали перед мысленным взором растерянные глаза того паренька, его неловкие, робкие движения...

Я решила немного размяться: потянулась вниз, к пяткам, а потом в стороны, и снова вниз. Я с детства была гибкой. Папа говорил: гнусь, но не ломаюсь. Ни разу даже носа не оцарапала, падала с годовалого возраста с лихими кувырками, тут же вскакивала и бежала дальше. Ходила на руках, делала простые «колеса» и более сложные сальто. Но вот танцевать боялась.

Я поднялась, не в силах усидеть на месте, стала потихоньку покачиваться в такт музыке: приподнималась на носках, и перекруживалась, и так увлеклась, что не сразу заметила подошедшего Конлета.

– Как вечер, продолжается? – сказал он таким тоном, словно я безнадежно испортила людям праздник. Я вздрогнула и застыла столбом.