Бури

Я очнулась от ощущения тяжести и попыталась вдохнуть поглубже. Не вышло: на груди удобно расположилась толстенная балка, она бесстрастно вдавливала меня в пол. Пошевелиться удалось, голова работала исправно. Кажется, все было на месте, и только левое плечо невыносимо ныло, да на затылке набухла большая шишка. Я лежала в луже, завёрнутая в собственные волосы, как начинка в блине. Представив со стороны эту картину, я глухо рассмеялась. Когда перед глазами перестали скакать разноцветные кляксы и всевозможные узоры, похожие на снежинки, я попыталась сдвинуть перекладину и поняла – она была слишком увесистой, мне не по силам. С моими руками только тяжести таскать! Уцепиться и висеть где-нибудь до потери сознания – пожалуйста. Лазать по деревьям я очень любила, это было своего рода хобби. Особенно если дерево было высокое.

         Бури, всё от Бури… Я напрягла память…

…Разлетались из-под босых ступней разноцветные кузнечики, трава местами доходила до груди, и я отводила ее ладонью. Во второй руке болтались простые старые босоножки. Платье подметало землю, я путалась в нем и думала: зачем таскать с собой обувь, когда и ног-то моих не разглядишь под широким складчатым подолом? Вот что значит сила вежливости. Пошла в гости – выгляди подобающе! Дома я бегала лохматой, полуголой и босой.

Я пришла как всегда рано, взошла на пологий холм, поросший прядями ковыля, и огляделась. Ковыль вырос такой, что впору было из него плести шалаши, тонкие пушистые веточки приятно щекотали пальцы. С возвышения хорошо просматривался весь комплекс. Среди прочих построек выделялся серебряной каплей ангар, в котором прятался корабль. Было тихо, людей в такой час ходило мало, и мне нравилось слушать прекрасную звенящую тишину, присущую только раннему утру. Хлопнула дверь, на крыльце показался какой-то человек. Он потянулся и сладко зевнул. Внимательная кошка выискивала что-то в траве, а потом, подпрыгнув, исчезла в густых кустах. Вот из-за дерева вышел крупный пушистый пес, целиком белый, как будто вылепленный из снега. Шёл он неторопливо, степенно и уверенно. Я провожала его взглядом, пока он не исчез за ветвями, потом начала спускаться. Мне всегда хотелось завести щенка, ухаживать за ним и воспитывать, ласкать и журить, гладить по мягкой шерстке, касаться прохладного носа… Щенка у меня не было, зато кошек – великое множество. И среди них любимец – Мякиш, строгий и серьёзный кот, не отходивший от меня ни на шаг. Обычно он передвигался либо чуть позади, на расстоянии в несколько шагов, либо залезал мне на плечи. Он любил купаться, но плавал смешно, высунув из воды голову с прижатыми ушами и сощурив жёлтые глаза, а, выйдя на берег, начинал бешено отряхиваться, высоко задирая тощие лапы. Я вспомнила про него и вздохнула. Он прожил восемнадцать лет и спокойно умер во сне.

Жара усиливалась. Воздух стал плотным и тяжелым. Скорее всего, стоило вновь ожидать грозу. Уже подходя к ангару, я увидела главного техника, Конлета. Он дружелюбно кивнул мне и продолжил копаться в каком-то странном механизме. Эта темная штуковина напоминала созревающий каштан: нечто круглое и колючее. Конлета нельзя было отвлекать от работы – это знали все, и я в том числе.

Корабль, с которым я каждое утро здоровалась, называли «Буревестник». Я звала его Бури. Я провела ладонью по высокому холодному борту и улыбнулась. Это имя удивительно хорошо подходило ему. Линии корпуса, посадка крыльев, холодный металлический взгляд несуществующих глаз – всё дышало смелостью, отвагой, игривым задором существа, которое не боится непогоды, порывов резкого ветра, хлопьев ледяного снега, рушащихся с небес. Конлет подошел ко мне сзади и молча ожидал, пока повернусь, я чувствовала его взгляд.

– Привет!

– Привет, Фрэйа, – спокойно ответил он. – Ты рано как всегда. Что думаешь делать?

– Не знаю, Эван сегодня в городе. Буду бродить, пока кому-нибудь не пригожусь.

Конлет кивнул. Он был замкнутым, неразговорчивым парнем. Много работал и редко отдыхал. У него было квадратное широкое лицо, короткий нос и веснушки на щеках. Светлые голубые глаза глядели внимательно, но взгляд был неприступным и холодным. Свои вьющиеся каштановые волосы он, по-моему, никогда не причесывал, отчего и вид имел весьма неряшливый. Впрочем, мне ли было говорить о нечесаных космах? Я вот свои причесывала постоянно, а что толку? Они всё равно жили своей жизнью и подчинялись исключительно тугим косам.

– Понятно, – сказал он и поглядел на меня как на лентяйку.

Я рассмеялась.

– Могу помочь устранить бумажный завал.

– Какой это? – нахмурился Конлет.

– А вон тот, где среди чертежей можно найти и яблочные огрызки, и остатки вчерашних бутербродов, и прочие весьма ценные вкусности!

Конлет фыркнул.

– Это не завал, Фрэйа. Это моё рабочее место.

– Оно похоже на моё, только у меня вместо бутербродов лежат надкусанные булочки, а вместо ручек и карандашей валяются кисточки и краски.

Конлет поднял брови.

– Ладно, – подозрительно сказал он. – Значит, ты не считаешь это бардаком?

– Неряшливое творчество мне по душе, Конлет, – улыбнулась я. – А что Бури? Куда ты засунешь эту колючку?

– Внутрь, – многозначительно ответил он. – Но если снова будет дождь, я уйду спать.

Лето выдалось жарким и дождливым, и я прекрасно понимала Конлета.

– Мне днём снятся красивые сны, – сказала я.

– Мне ничего не снится, – покачал головой Конлет. – Как пустота... – Он запнулся, откашлялся. Я никогда не могла понять, что происходит у него в душе. – Ясно. Пошёл работать. Удачного дня.

Он всегда появлялся внезапно и исчезал стремительно. Я привыкла к этому. Нас роднило только то, как внимательно и заинтересованно мы относились к кораблю. В остальном мы были совершенно разными.