"Баламуты"

Наконец, тело забрали. И стало тихо.

Смерть Райса подействовала на всех угнетающе. Настроение бы╛ло подавленное, и в палате было тихо, как в мертвецкой. Говорили шепотом, и о чем бы разговор ни заводили, все возвращались к Райсу или другому, связанному со смертью случаю.

Степан Иванович постепенно поправлялся. Речь стала разбор╛чивее. И на ногу Степан Иванович становился теперь увереннее, хо╛тя ступня по-прежнему держалась плохо, и он подволакивал ногу.

Зато правой рукой он мог уже помочь себе одеться, поддержать бан╛ку с компотом, взять хлеб...

Еще раз сыновья приходили, когда дело шло к выписке.

Были они заметно навеселе. Гуляли на крестинах. Николай молча улыбался, а Иван без умолку говорил. Посидели недолго, выложили из сумки яблоки, банку томатного сока, пару бутылок газированной воды, и исчезли: торопились догулять.

Заметив, что Степан Иванович нахмурился, Прасковья Кузьминич╛на вступилась за сыновей:

- Не серчай, отец. Их дело молодое.

- Я уж вижу их дело. Ни мать, ни батька - никто не нужен. Вспо╛минают, когда деньги понадобятся.

- Да будет тебе, Степа. Сюда чего ходит-то часто? Я целый день, да они еще толкаться будут. Дома надоедят еще.

- Во-во. Там мать поесть даст и с собой сумку набьет...

- Ну, конечно! Детям пожалею тарелку щей налить.

- Дура ты, мать, вот что я скажу тебе. Тебе-то они нальют щей?

- Бог с ними, Степа. У нас все есть. Нам, слава Богу, ни╛чего не надо.

- Детей у нас нет, - сурово сказал Степан Иванович.

- Эк, куда хватил! - испугалась Прасковья Кузьминична и прикрыла рот рукой. - Что мелешь-то?

- Э-э, ладно, - вздохнул Степан Иванович. - Чего об этом?

И заговорил о другом:

- В пятницу, наверно, выпишут. Так пусть Колька приедет на машине.

- А как же, Степа, как же, приедет, - горячо стала заверять Прасковья Кузьминична, радуясь, что Степан перевел разговор.

Наконец, наступил день, которого Степан Иванович ждал с та╛ким нетерпением. На общем обходе зав отделением Владимир Захарович осмотрел его, полистал историю болезни и, задав несколько вопро╛сов лечащему врачу Семену Ефимовичу, разрешил выписку. Степан Ива╛нович плохо спал ночь, утром встал рано, и кое-как позавтракав, стал ждать жену с одеждой. На улице уже было почти по-зимнему хо╛лодно. Снег еще не лег на землю, но белые мухи, предвестники зи╛мы, уже кружились в воздухе и, падая на мерзлую землю, не сразу таяли. Ветер трепал одежду, срывал шляпы, и люди невольно ускоря╛ли шаг и бежали рысцой или шли против ветра, как на стенку, круто набычив головы и наклонившись вперед.

Прасковья Кузьминична пришла только к обеду. Степан Иванович заждался и долго бубнил, выговаривая жене за то, что запоздала.

Но раздражение прошло, как только стал одеваться. Свежее белье напомнило о домашнем уюте, и к Степану Ивановичу вернулось уже знакомое чувство обновления, и опять радость заполнила все его клетки, а вместе с радостью он почувствовал уверенность в то, что скоро совсем будет здоров.

Ему доставляло удовольствие показаться перед больными в том костюме, в котором он живет здоровый, и он сам знал, что разница между тем, как выглядит человек в больничной пижаме и костюме, большая.

- Колька-то не выпимши приехал? - спросил Степан Иванович.

Прасковья Кузьминична как-то вся сжалась, словно ожидая, что ее вот-вот ударят.

- Не приехал он, Степа! - придавая голосу обыденность, ска╛зала Прасковья Кузьминична и стала торопливо засовывать в сумку пустые банки и бутылки из-под кефира.

Степан Иванович вопросительно посмотрел на жену. Брови у не╛го сошлись на переносице.

- Гуляли они вчера, - понизив голос до шепота, принялась объяснять Прасковья Кузьминична. - Сегодня похмелился с ребятами. Все хотел ехать, да я не пустила. От греха, Степ, подаль╛ше... А мы на такси. Оно лучше, - радостно сказала она и взглянула в его глаза, словно приглашая разделить ее радость.

- Он же, паразит, знал, что меня выписывают!

- Говорю ж тебе, сама не пустила.

Степан Иванович ничего больше не сказал и молча продолжал одеваться.

Из старых больных в палате никого не осталось, и теперь Степана Ивановича провожал знакомый машинист Егорыч, поступив╛ший недавно в соседнюю палату.

Когда Степан Иванович покинул отделение, Егорыч подошел к окну, где уже стояли больные из палаты Степана Ивановича. Вско╛ре они увидели, как Прасковья Кузьминична, поддерживая Степана Ивановича под руку, вывела его за ворота и тщетно пыталась поймать такси, но, так и не поймав, повела его к автобусной оста╛новке. Степан Иванович согнулся и, подволакивая больную ногу, ковылял с помощью жены.

Орёл,1981 г.

АНТАГОНИСТЫ

В пятницу вечером молодой инженер Анатолий Качко дал в морду Пашке Савкову, сантехнику их домоуправления и своему соседу за то, что тот отодрал за ухо его шестилетнего Кешку.

Дал прилично, потому что парень он был крепкий, и корявый Паш╛ка Савков скатился по шаткой деревянной лестнице старого двухэтаж╛ного дома, пересчитав все пятнадцать ступенек, ведущих от площадки второго этажа.. Пашка быстро поднялся на ноги, но на Качко полезть не решился, только поводил скулой из стороны в сторону и разразился матом.

- Ну, так твою растак, ты попомнишь Пашку Савка. Ты узнаешь его силу, пидар! - пообещал Пашка и пошел из подъезда, от бессильного зла грохнув дверью так, что от стенки отвалился шмот штука╛турки.

А в субботу днем пьяный Пашка гонялся за Качко по двору с то╛пором. Майка на нем висела клочьями, ноздри раздувались как у бешеного быка, а глаза, затянутые мутной пленкой, закатились под самые брови и ничего не видели кроме бегущего Качко. Это бы╛ло страшно. Пятеро мужиков, сидевших вокруг самодельного стола, сделанного из листа фанеры, который был прибит к врытым в землю столбам, оставили домино и с любопытством наблюдали за происходящим. Зинка Щекоти╛хина вешала во дворе, опутанном паутинами веревок, белье. Увидев Пашку с топором, она бросила таз с бельем и пронзительно закричала:

- Ой, люди, ратуйте, он его сейчас насмерть убьет.

Из дома выскочила Катерина, Пашкина жена, и заорала на мужиков:

- Что ж вы сидите? Отнимите у него топор.

- Да он понарошку, - усмехнулся пожилой, но сильный и жилис╛тый, как рабочий конь, Ребров. - Толяя попугать хочет, чтоб двор не баламутил.

А Толик зайцем петлял по двору, и ему было не до смеха. Страх перед топором заставлял его проделывать замысловатые зигзаги, чтобы сохранить безопасную дистанцию. Он был проворнее, но ему приходилось нырять под бельевые веревки, а низкорослый Пашка, хотя и с залитыми глазами, бежал не менее резво, потому что почти не касался веревок. Свое спасение Качко видел в подъезде своего дома, но Пашка все время отрезал ему дорогу в ту сторону.

Закружив Пашку, Толик, наконец, отор╛вался от него, влетел в подъезд и, захлопнув двери, уцепился обе╛ими руками за ручку, подперев для верности дверь ногой. Пашка, как бежал, сходу запустил топором в захлопнувшуюся дверь. Топор деревян╛но громыхнул обухом по доске и мирно дворовой собакой улегся у дверей, уже не страшный.

И тут мужики скрутили Пашку, не дав ему снова взяться за топор.

Пашка вырывался, поливал всех матюгами и обещал кучу страшных неприятностей, если его не выпустят, но его держали крепко за вывернутые руки и отпускать не собирались.

- Врешь, у нас не вырвешься! - удовлетворенно проговорил бывший стрелок охраны Кисляков и в подтверждение своих слов завел заломлен╛ную руку к лопатке.

- Ой, что ж ты, легавый, делаешь? - блатным голосом взвыл Пашка. - Руку, гады, сломали.

- Цыц, придурок, лежи! - шикнул на него Ребров. - А то шею к едрене фене сверну.

Пока мужики держали Пашку, его жена сбегала домой и принесла два длинных ремня для транспортировки мебели, которыми хозяин подра╛батывал иногда трояк-пятерку.