Казейник Анкенвоя

- Многое выше понимания духовенства. Возьмите хоть бы Достоевского. Воздали вы ему за Великого инквизитора? Причислили его к лику? Не уверен. Между тем, Федор Михайлович Достоевский остается величайшим русским философом.

- Точно. А Георг Вильгельм Фридрих Гегель остается величайшим немецким беллетристом.

Болконский как-то сразу потускнел.

- Анна, проводи кавалера! - наказал собранию, и прилег у стены. Последний наказ Болконского исполнила тощая хиппи с веснушками на узком лице.

- Чулок отдайте, - буркнула хиппи.

- Святая Анна с бантом? - я рассмеялся, вынул из кармана красный чулок, передал по назначению, и сел допивать самогон из бидончика. Смутно помню, как узрел я линялый колокол. Я хотел, было, ударить в набат, собрать народное вече, и двинуть ополчение на Москву, да колокол оказался юбкой. Я соскользнул по голой ноге. Какие-то внутренние ресурсы помогли мне встать, и выставили меня из вагона. Под черными сводами, истекавшими водой, разбавленной воздухом, я качался, вдыхая и то, и се.

- Куда пойдем? - спросили внутренние ресурсы.

Смутно помню, что назвал я Марка Родионовича, и пропал в зыбучих песках.

Ясно помню, как проснулся. Проснулся в учительской на проваленной до пола раскладушке, более заслужившей название гамака. Против меня висел земной шар в какой-то сетке, более заслуживший название воздушного. Я встал. Я хотел почистить зубы и умыться. Но вместо этого наступил на существо, постеленное вместо коврика. Существо шевельнулось и посмотрело на меня. Рыжее худое бесполое существо с лицом, усыпанным веснушками, с маленьким ртом, узким носом и карим зрением. На голове метла из рыжеватых шнурков. Все, что ниже, тряпичная кукла в кожаной мини-юбке фасона клеш, красных чулках и красных кедах. «Анна третьей степени, - припомнил я вечер накануне. - Если с бантом, значит за боевые заслуги». У Николы-чревоугодника сохранилось извращенное литераторами чувство юмора. У меня сохранилось желание почистить зубы.

Найти дверь в учительской, сплошь зашпиленной как материковыми картами, так и картами районного значения, оказалось не просто. Минут пять я плутал по комнате, ощупывая стены и спотыкаясь о кипы школьных тетрадей, атласов, и географических альманахов, после чего меня чуть не сшиб размещенный по вертикали кандинавский полуостров. Марк Родионович возник в дверном проеме с кастрюлькой, накрытой вафельным полотенцем, и на одинокой ноге допрыгал до письменного стола. Отыскав на столешнице, так же заваленной журналами, тетрадями и чертежными приспособлениями, место для черной от копоти кастрюльки, Марк Родионович присел на табурет.

- Выспались, батюшка? - прищуривши глаза, он лукаво усмехнулся. - Гречки вам распаренной сейчас. Горячей. Почувствуете.

- Как я здесь?

- А ваша партия довела вас в лучшем виде, святой отец.

- Я беспартийный, Марк Родионович. В лучше виде тоже не состою. Куда прикажете умыться?

- По коридору до конца. Левая дверь. Узнаете по графику уборочной очереди. Зубной порошок в круглой коробочке от леденцов. Если повстречаете в дороге соседа, ничего не спрашивайте. Сосед у нас прямой. Может ответить.

- У вас один сосед?

- Полтора десятка на шести комнатах. И все, как один.

- Я сильно побеспокоил вас ночью?

- В целом кульман уронили. Да он и так вечно падает.

Только теперь я заметил косую чертежную доску с листом ватмана, прибитого мебельными гвоздями, и заполненного какой-то схемой.

- Это вам, - я выложил из кармана дождевика шесть кнопок, добытых мною в лаборатории экологического института.

- Вот крепеж, - искренне обрадовался учитель. - Храни вас Господи. По нынешним-то.

Явно помню, что всецело использовал спорные удобства барачного санузла с загаженной раковиной и чугунным сливным бачком, лишенным всякой цепочки, и вознесенным на чугунную же трубу так высоко, что нужно было взбираться на унитаз, чтобы спустить за собою воду. На обратном пути я встретил голую коренастую рептилию с фуганком и усиками щеточкой. Я потеснился к стене, пропустивши рептилию мимо, и не пожелавши ей ни доброго утра, ни других пожеланий. Возможно, добрым утром у рептилии считалось такое утро, когда она приложит фуганком по темени пару-тройку соседей. Явно помню, что я подумал, глядя с ненавистью в ее бугристую обнаженную спину: «Людоед. Типичный». Вильнувши в свою нору, рептилия оставила за собой широкую щель: «А вдруг да сунется?». «Кто имеет ум, тот сочти число зверя, и, сочтя, помножь его на три буквы», - миную ловушку, я проследовал в учительскую.

- Директор нашего краеведческого музея Виктор Сергеевич Пугачев, - по моему описанию легко опознал рептилию Марк Родионович. - Безобиднейшая персона.

- Что безобидная, понятно, - я с отвращением заглянул в предложенную географом оловянную миску с гречневой кашей. - Но почему она голая с фуганком бродит по коридору?

- Нудист, - пояснил учитель. - Сносно владеет языками угро-финской группы. Очень любопытный субъект. Коли желаете, познакомлю.

- Да я-то не очень любопытный субъект, - вежливо отказался я от знакомства

с рептилией. - И нынче я скверно даже собой владею, Марк Родионович.

Но, в остальном, извольте. Если кому-то понадобится голый плотник с угро-финскими знаниями, буду рекомендовать.

Сопроводившее меня к учителю рыжее существо уже заглотало свою порцию гречневой каши. Променяв полы на раскладушку, оно уже медитировало. Оно уже перебирало, будто четки, велосипедную цепь в тонких своих пальцах с подозрительно мозолистыми костяшками. Кое-как и я засунул в себя разваренную крупу, запивши ее каким-то цикорием, беззастенчиво произведенным учителем в отборный кофе. Где и у кого отобрал сей напиток Марк Родионович, меньше всего меня интересовало. Больше всего меня интересовала карта местности.

- Существо, - обратился я к Анне с бантом, выбравши из карманных денег шестерку мятых ассигнаций. - Дуй в «Нюрнберг» за водкой для Марка Родионовича. Вы не возражаете, Марк Родионович?

- Возразил бы, да нечего, - географ слазил в карман и внес в общее начинание какую-то мелочь. - Жаль, кашу доели зря.

- И закусить, - поддержал я инвалида. - И быстро. Одна нога здесь, другая там.

Повесив на шею велосипедные бусы, Анна молча покинула помещение с моими чужими деньгами. Мелочь она оставила. Полагаю, Марку Родионовичу на чай.

- Откуда вы знаете? - учитель сгреб со стола выручку, и посмотрел на меня весьма подозрительно.

- Уточните, что именно я знаю, любезный Марк Родионович, и, возможно, я смогу ответить вам, откуда у меня подобного рода сведения.

- Про ногу, - не вставая с табурета, учитель дотянулся до какой-то потрепанной амбарной книги, втиснутой в плотные ряды учебников и тетрадей, захвативших настенную полку. - «Другая там» вы сказали барышне, отрядивши ее за водкой. Между тем, как еще на площади любопытствовали, где я ногу потерял. Хорошо ли смеяться над ущемленным положением? Достойно ли сана вашего?

Перемотав страницы, учитель ногтем оттиснул книжный разворот и сунул мне его чуть не в лицо.

- Клянусь, дражайший Марк Родионович. Это фраза. Обиходное напутствие указанной барышне. Она что, действительно там? - догадался я, различив на разлинованном развороте схематическое изображение Княжеской площади с примыкающими застройками. Одна из них была помечена латинской буквой «N» и карандашным крестиком на западном углу, если верить в нарисованный компас.

- Под «Нюрнбергом», - Марк Родионович хлопнул книгой, и сунул ее на прежнее место. - Врукопашную зарыл. На полуметровой глубине. Ночной порой, словно какой-нибудь злоумышленник. Хоть и ампутированная, а память. Шрам остался на коленке треугольником. Вы-то коленки били в детстве?

- Бил, Марк Родионович. Отчего же вы именно магазин выбрали в качестве надгробия?

- Магазин относится к более поздней эпохе зодчества, - учитель, подпершись костылем, переместился в сторону кульмана. - Но вам следует знать совсем иное. Спрашивайте, пока экспедиторша водку не принесла. Спрашивайте. А я попутно чертежик закончу.