Казейник Анкенвоя

И как в случае с унтером, дисциплина победила, что называется, по очкам.

Филиппок метнулся ко мне, взмахнул бритвой, дрогнул, и присел. Затем он показал мне красную ладонь, промычал что-то и ничком лег на землю. В боку его сидела отвертка, погруженная по самую голубую рукоять.

- Знамение! - завопил истеричный бабий голос. - Небеса поразили каина!

И тотчас все замелькало с дикой скоростью. Юбка Виктории мелькнула рядом. Как скошенная, толпа осыпалась на колени. Сотни трясущихся рук устремились ко мне. Лавр откуда-то вылез, и вознес меня на могучий свой загривок.

- Рожать хотим, отец! - голосили женщины. - Благослови наши брюхи, отец!

- Благослови, - посоветовал эсэсовец. - Волнуется публика. На святыни порвут.

Бабий вой оборвался внезапно, перешибленный как плетью разбойничьим свистом альбиноса Могилы.

- Мочи его, братва! - клич, брошенный Могилой где-то у подножия храма, отвратил от меня большую часть поголовье. - Он, сучок, Филиппова заколол! Его отвертка! Самосуд ему!

Заметив с высоты лавровых плеч, как прянула орда на призыв альбиноса, я почувствовал, что происходит нечто ужасное, и двинул эсэсовца кулаком по маковке.

- Высаживай, Лавр! Агеева топчут!

Колосс Валдайский ссадил меня наземь, и первый рванул к подножию храма, где сбилось ревущее стадо. За его широкой спиной я пронесся к месту расправы точно ботик за ледоколом. Но когда, задыхаясь, налетел я на каменную спину Лавра, то сразу все понял. Лавр потянул с головы картуз. Отхлынувшие сволочи огибали Лавра плотно, и я не сразу же смог выйти из-за спины его. Кто-то взял меня сзади крепко за плечо. Я обернулся и узнал сквозь пелену мрачного полицая.

- А так бы Филиппов живой сейчас был. Или Агеев. Кто-нибудь был бы, - Митя плюнул мне в ноги. - Где монах ступает, больше трава не растет. Немецкая поговорка.

Ссутулившись, он зашагал прочь среди разбредавшихся обитателей поселка.

И открылась мне истина простая как предложение из подлежащего и сказуемого: нет из Казейника дороги, вымощенной благими намерениями. Только в Казейник. В самое логово Анкенвоя. «Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое». Книга «Откровение», глава 13, последний абзац.

СМУТНО И ЯВНО

Явно помню, что вечер я провел в пивном вагоне-ресторане «Понтон». Явно помню, что проповедовал завсегдатаям. Но что проповедовал, помню смутно. Отчетливей помню, как обещал пивным речникам Египетские козни. Чтобы слушатели прониклись, весьма полноводно обрисовал я бедствия, связанные с рекой. Так у меня рыба в реке не просто вымерла, а вымерла и щука, и сом, и налим. Издохли плотва, карась, пескарь, оголец, красноперка, бычок, лещ и подлещик. Я и морскую рыбу хотел уморить, да сбился на земноводных. Зато жаб, наскакавших из реки, я расписал от и до, с указкой размеров, бугристой поверхности, длинной прыжка и даже средним количеством жаб на душу египетского населения. Лекция подействовала на меня отрезвляюще. Я даже изловчился написать куском угля и заглавными буквами на засаленной вагонной доске слово «ИСХОД». Потом я отвечал на вопросы читателей.

- За кем пойдешь, когда сцепимся? За славянами или за нами? - спросил читатель с челюстью, подвязанной клетчатой материей.

- За картографом пойду. Подробная карта местности важнее. Разобьем на квадраты с Марком Родионовичем.

- А почему козни? - въелся в меня подвязанный читатель.

- Уточняйте точнее.

- Почему козни Египетские?

- Всякий человек имеет права на одну орфографическую ошибку.

Явно помню земского письмоносца с двуглавыми орлами на пуговицах. И был еще на нем черный форменный картуз с медным жетоном «66». И оловянные орлы в два ряда сидели на черном сукне. И сумка с надписью «Заказные письма».

- А правда в народе гуляет слух, что вы, товарищ, мертвого запросто можете воскресить? - 66-той читатель вместо письма заказал вопрос.

- Мертвого не могу. Живого могу. Живого запросто.

Я хотел пересчитать орлов, но меня дернула прочь особа в меховой шапочке.

Ее волновало, что за исход ожидать: Моисеев ли, или какой другой.

- Летальный, - пояснил я свернуто. - Капут ожидать. Крышку.

После чего зычно вызвал к доске Болконского, и взяв за образец его тюбетейку, показал, как выглядит крышка в общих чертах. Хотел показать, как она выглядит в разрезе, но Болконский воспротивился. Явно помню, что крестили в пиве обращенного николаита. Его привязали к веревке и окунали в реку через люк.

На крестинах присутствовал Семечкин. Одуревший и мокрый николаит был наречен именем Нерва, перекрещен всей горстью пальцев и поцелован в уста. Нерва бил озноб. Нерва чихал и трясся.

- У Нерва отит, а ты его в пиво холодное макаешь, - отчитал я Семечкина за излишки религиозного фанатизма.

- Мы всех подряд оборачиваем, - вступился Болконский. - Хворающих, здоровых, и буйных помешанных. Хочешь, тебя обернем.

- Монах. В синих штанах, - Семечкин заносчиво отстранил меня, и завалился под ноги. Видать, пьяней моего напился Никола Семечкин.

- Вчера на этом же месте брякнул, - дама в меховом уборе опустилась подле пророка и прижалась к нему. - Оболочку истязает.

Явно помню, что у Болконского в бидончике возник самогон, когда николаиты молочную флягу с пивом пустили по кругу, и до меня дошла очередь.

- Первач, - Болконский поднес мне медный бидончик, опоясанный пышным бантом, сотворенным из красного дамского чулка. - Монотонный. Для вас обменял на знамя части. Как вы на пристани самогонки с Глухих откушали, вам лучше не смешивать. Вы нынче кавалер. Ясно помню, что решил не задавать ему лишних вопросов. Вообще решил вопросов не задавать. Помню, распоясал чулок, и выпил. Самогон оказался ядреней, чем у Германа, и пробудил во мне праздное любопытство. Помню, я взял, да и расспросил Болконского, знамя которой части ушло на выпивку, и откуда ему известно о моих посиделках на пристани.

- Войсковой строительной части № 4. Остальные цифры соскребли. Или же влага поглотила их, сударь. Знамя в заливе Руденко поднял. Уступил мне за подшивку журнала «Огонек» 1988 года. Что касательно языка, то честь имею представиться: начальник общинной контрразведки граф Болконский.

- Иди ты. Вот оно как? Структура? Надо же. А я был уверен, что вы типичные вахлаки. Заурядная кучка оборванцев. Сброд, присосавшийся к дармовой реке и бредовым идеям религиозного шарлатана.

- Нет, - горячо возразил контрразведчик. - Не реке. Николай-чревоугодник явил нам чудо рукотворное. И сказал: «Река станет пивом». И река стала пивом. И сказал: «Да течет оно, пока не утолится жажда вечная». И течет.

- Чудо, что трубу до сих пор не запаяли выше по течению.

Самогон пробудил во мне досужие мысли: «Видать, концерну «Франкония» интересней туманить общественный мозг, нежели отбиваться от мятежников, осознавших суть происходящего». И еще я подумал про унтера: «Языком Болконский, конечно, Перца нарекает. Перец, конечно, сволочь. Убийца и сукин сын. Но Перец крепкий сукин сын. Если графу известно о том, как я провел утро, значит, Перец в контрразведке. И, значит, показания из него с ногтями вырвали».

- Перца я у Глухих на два бидона сменял, - отозвался проницательный граф. - Вторым бидоном с бантами Николай тебя велел наградить за отвагу. У Глухих самогонка процеженная, хотя по Цельсию уступает.

- А по Фаренгейту?

- И по Фаренгейту.

Я протянул бидон контрразведчику.

- Ни-ни-ни! - заплескал граф руками. - Кавалерийский! Персонально за мужество!

- Перцу ногти рвали?

- Для чего? - изумился граф. - Он из благодарности, что мы от Глухих его спасли, добровольно все выложил. И про вас, и про какого-то капеллана, который приговорил его к содомии с Глухих.

- Отпустил?

- Вернул татарину. Обменял на обратный самогон. Наш самогон его градусом превосходит.

- Это выше моего понимания.

- Да.

Болконский выпил тюбетейку пива, и его повело на философию, будто кота на блядки. Контрразведчики всех мастей отчего-то именно тяготеют к философии.